Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Что же касается обвинений, якобы брошенных мне, то я с трудом в них верю. Мы редко общались, но оба входили в узкую корпорацию преподавателей философии: даже в случае политического несогласия мы не переставали следовать правилам вежливости и ведения спора. Жильсон присутствовал на дискуссии между Морисом Шуманом и мной, происходившей в 1945 году у доминиканцев на улице Тур-Мобур; он посчитал, что прав был я, и меня похвалил. Спустя много лет, после кризиса нейтралитета, он неожиданно сказал мне, что берет в руки «Фигаро» лишь затем, чтобы читать мои статьи. В. Гуриан поступил легкомысленно, сообщив о высказываниях, которых сам он не слышал и которые Жильсон всегда опровергал.

Я нашел письмо, которое послал мне 15 июля 1950 года Александр Койре; он держался в стороне от любой политики, испытывал чувства уважения и восхищения по отношению к несравненному историку средневековой философии. «Я пишу вам, прежде всего, чтобы поздравить вас за то, что вы выступили против пораженческой пропаганды „Монд“ и нашего мэтра Жильсона, призывающего нас, в общем, не сопротивляться и сдаться без лишних слов — или с почетом — Сталину. Полагаю даже, что вам следовало бы отвечать гораздо более резко и продырявить этот нелепый воздушный шар нейтрализма. Не буду оскорблять Жильсона, считая, что он способен хотя бы на миг допустить возможность вооруженной нейтрализации „одинокой Франции“. Что же касается разоруженного „нейтралитета“, то, думаю, господа из „Монд“ прекрасно понимают, что это может значить: оккупацию и русификацию. Или германизацию, если операция была бы поручена Германской народной республике[132]. Если они считают оккупацию в любом случае неизбежной, а посему оккупацию без войны предпочтительнее оккупации после войны, то пусть об этом скажут. Впрочем, Жильсон это и говорит — политика нашей армии может заключаться лишь в капитуляции. Он имеет право так думать. У всякого человека есть право покончить с собой, и у всякой страны есть право на отречение от своей независимости и от своего существования — возможно, Франция дошла до такого. Но пусть они объявят об этом открыто. Превратились ли Жильсон и „Монд“ в христианских прогрессистов?» Я привожу это письмо, чтобы читатели, для которых «холодная война» — достояние Истории, ощутили атмосферу тех смятенных лет.

В одном из писем Андре Мальро того же времени (июль 1950 года) читаю: «Бенвиль прав, но эта правота не распространяется сегодня на всех, и имеются люди, которые думают (вы и я, к примеру), что симптомы агонии отнюдь не малочисленны. Удивительная страна, достаточно верящая в войну, чтобы делать запасы сардин (это главное занятие находящихся здесь парижан[133]), но недостаточно, чтобы заняться обороной. Ваши статьи о текущей обстановке — та, что начинается с упоминания о Черчилле, и следующая — были превосходными. Надеюсь, что вас осыпают бранью».

Дискуссия об Атлантическом пакте приняла иной оборот и пошла в другом тоне начиная с июня 1950 года, когда разразилась война в Корее. Возможно, пакт в любом случае повлек бы за собой перевооружение Западной Германии; горячая война в Азии по меньшей мере сократила разрыв между восстановлением и перевооружением бывшего врага. Рамки дипломатической дискуссии расширились, она включила теперь мировую политику Соединенных Штатов, отношения между Азией и Европой.

Еще до того как стало известно решение президента Трумэна, я выступил за военную интервенцию Соединенных Штатов в Корее, причем даже за интервенцию немедленную. В своем обычном стиле я сначала перечислил аргументы против этого: «Скажут, что войска Северной Кореи наступают не на соседнюю страну, а на другую часть той же самой страны». Я не вставал в позу защитника Республики Юга, хотя там были проведены свободные выборы. «Возможно, режим Ли Сынмана является „реакционным“, но режим канцлера Аденауэра получает от восточных немцев такую же похвалу или такие же оскорбления, всякий антикоммунистический режим имеет право на подобные нападки. При всем том речь идет не о процессе в суде всемирной совести[134], обязанном оценить все достоинства и провинности обоих корейских государств, но об испытании силой».

Я не отрицал, что Южную Корею стало трудно защищать, начиная с того дня, когда коммунисты завладели Запретным городом 180 в Пекине, но политические резоны спасать Южную Корею мне представлялись настоятельными: «Если бы Южная Корея за несколько дней оказалась оккупированной, а американские власти не вмешались бы или ограничились принятием пустых решений в Совете Безопасности, то Соединенные Штаты окончательно потеряли бы свое лицо. Убеждение в том, что сила находится на другой стороне, уже столь распространенное на Дальнем Востоке, станет в таком случае всеобщим». Я был далек от недооценки серьезности выбора: «…или вмешаться в гражданскую войну в далекой стране, находящейся вблизи от вражеских баз, или же подвергнуться унижению, которое полностью обескуражит союзников, союзные страны». Заключение статьи не оставляло никаких сомнений относительно моей оценки: «Один из моих собратьев по перу завершил когда-то свою статью формулой, которая прекрасно резюмирует позицию французской дипломатии в период с 1933 по 1939 год: „Следует неотложно ждать“. Будем надеяться, что американская дипломатия примет противоположную формулу: следует неотложно действовать. Допустив подобную форму агрессии в 1950 году, мы породили бы в 1952-м или 1953-м агрессию, которая на этот раз не оставила бы никаких шансов на мир». Государственный секретарь Дин Ачесон в беседе со мной в декабре того же года обосновывал совет, данный им Г. Трумэну, теми же самыми аргументами, которые я развивал в этой статье.

Склоняют ли к пересмотру анализа прошедшие годы и сведения, которые с тех пор стали доступными? Теперь мы почти доподлинно знаем, что китайцы находились в полном неведении относительно замысла Ким Ир Сена. Сталин наверняка был в курсе этого проекта, но, вероятно, скорее дал согласие на его осуществление, чем предлагал его или к нему подталкивал. Сегодня нам известно также то, что китайцы вступили в войну скрепя сердце, после двух предупреждений в адрес вашингтонского правительства — не предпринимать наступления американских войск по направлению в реке Ялуцзян[135]. Мы все были склонны придавать этому эпизоду всемирную значимость, которой он не имел вначале в умах действующих лиц.

Конечно, уже тогда я был осведомлен о возможности разногласий между Советским Союзом и Китаем. Способ, к которому прибегли советские представители для того, чтобы навязать ООН признание Китайской Народной Республики, был, видимо, по своей природе таков, что привел к обратному результату. Я сожалел о том, что по причинам военного порядка Соединенным Штатам пришлось защищать Формозу, что лишило их возможности установить нормальные отношения с Пекином, поэтому сохранялась фикция Китая, представляемого националистическим правительством, изгнанным с материка. По иронии Истории все эти спекуляции без исключения не оправдали ожиданий. Казалось, Соединенные Штаты подталкивали маоистский Китай к союзу с Москвой. Однако после 1960 года Советский Союз отозвал своих инженеров из Китая, оставив там незавершенными сто шестьдесят промышленных объектов, которые сооружались при его помощи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});