История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

И Сервантес, и Гоголь открывают трагическое в комическом, но в «Дон — Кихоте» трагическое заключается в том, что в реальной жизни возвышенное и благородное оказывается смешным и нелепым, а в «Мертвых душах» чувство грусти порождается бесчеловечностью дворянского- общества и тем, что оно держит в порабощении и сковывает творческие силы народа, которому предстоит великое будущее. В гоголевской поэме есть лирический образ народа, которого не было и не могло быть в «Дон- Кихоте».

Отсюда ясно, что «Мертвые души» и «Дон — Кихот», хотя и относятся к «малому виду эпопеи», представляют собой произведения национальносамобытные и оригинальные не только по содержанию, но и по форме. Оригинальность «Мертвых душ», их жанровое своеобразие по — своему отражает национально — исторические условия, в которых создалась гоголевская поэма.

5

Сам Гоголь во второй редакции своей поэмы перечислил тех писателей, традиции которых были ему близки. «Воспитанный уединением, суровой, внутренней жизнию, не имеет он (автор, — Д. Т.) обычая смотреть по сторонам, когда пишет, и только разве невольно сами собой остановятся изредка глаза только на висящие перед ним на стене портреты Шекспира, Ариоста, Фильдинга, Сервантеса, Пушкина, отразивших природу таковою, как она была, а не таковою, как угодно было кому‑нибудь, чтобы она была» (Г, VI, 553).

Всех этих писателей Гоголь объединяет только в одном отношении: они отражали природу такой, как она была. С этой точки зрения выбор «портретов» не случаен; здесь перечислены крупнейшие представители трех главных этапов в формировании и развитии реалистической литературы: эпохи Возрождения, XVIII и XIX веков. И это вполне естественно: как великий художник Гоголь действительно творчески развивал лучшие традиции не только русского, но и всего мирового реалистического искусства.

Гоголь начинает свою литературно — художественную деятельность в тот исторический период, когда открывается новый этап развития реалистической литературы буржуазной эпохи. Более того, в силу своеобразия русского исторического процесса, реализм XIX века именно в России достигает величайшего расцвета: Гоголь вступает на литературную арену в тот момент, когда реалистический роман получил высшее для своего времени выражение в «Евгении Онегине» Пушкина. Поэтому вопрос о традициях и новаторстве в творчестве Гоголя есть главным образом вопрос об отношении его к Пушкину.

Эпоха Возрождения и XVIII век утвердили реализм, основанный на принципе верности человеческой природе и общественным нравам. Вальтер Скотт, как указывал Белинский, придал роману XIX века историческое и социальное направление. У Вальтера Скотта события неразрывно связаны со страной и веком, в котором они происходили, и только это придает им подлинную истинность. Пушкин первый пошел дальше Вальтера Скотта: он уже не ограничивается раскрытием связи событий со страной и веком, в котором они происходят; страна, время и среда объясняют у него самые характеры действующих лиц и их взаимоотношения.

К этим художественным открытиям совершенно самостоятельно пришел и западный реалистический роман XIX века. Они одухотворили всё новое реалистическое искусство.

Но Пушкину принадлежит еще одно открытие, которое сыграло огромную роль в развитии русского реализма XIX века и классического романа.

В «Евгении Онегине», в отличие от «Бориса Годунова», народ не выступает как движущая сила истории. Но здесь русский народ несет в себе лучшие человеческие качества — простоту, естественность, нравственную чистоту; в нем заключена подлинная сущность национального характера; близость к народу или оторванность от него является критерием оценки человеческой личности.

Народность как воплощение сущности национального характера, его красоты и величия, и народность как критерий оценки человеческой личности, — вот что составляет гениальное открытие Пушкина. Это открытие явилось художественным выражением исторического пафоса освободительной борьбы русского народа.

Отсюда ясно, что без «Евгения Онегина» не было бы и «Мертвых душ». Но «Мертвые души» оказались новым этапом в развитии русского реализма и в истории романа.

Гоголь, как и Пушкин, национальный поэт. Но в самом характере их народности есть и существенное различие. Пушкин был неразрывно связан с дворянскими революционерами, выразителями передовых интересов и стремлений своего времени. В «Евгении Онегине» Пушкин критически изобразил дворянское общество в свете задач национально — исторического развития. Роман проникнут идеей величия национальной культуры. В этом и заключается его народность. Поэтому у Пушкина и герои из дворянской среды воплощают в себе черты национального характера. Такие образы поэт создает не только в «Евгении Онегине», но и в «Дубровском», и в «Капитанской дочке».

«Гоголь, — по словам Герцена, — не будучи, в отличие от Кольцова, выходцем из народа по своему происхождению, был им по своим вкусам и по складу ума».[547] Во всем, что написал Гоголь до второго тома «Мертвых душ», нет ни одного светлого образа человека, принадлежащего к дворянской среде. В первом томе гоголевской поэмы дворянское общество рисуется как мир мертвых душ и ему противопоставлен поэтический образ народа как залог великого будущего России. Такого противопоставления пет и не могло быть в «Евгении Онегине».

Есть еще одно существенное различие между гоголевским и пушкинским романом. Оба произведения относятся к жанру социального романа, поскольку и в том, и в другом образы героев и их действия получают социально — историческое объяснение. Но «Мертвые души» в то же время многое унаследовали от нравоописательного романа, имеющего своим главным содержанием картину нравов определенной эпохи. В этом отношении поэма Гоголя преемственно связана с русским нравоописательным романом и в первую очередь с романами В. Т. Нарежного.

На это справедливо указывали многие исследователи Гоголя. Мысль о связи Гоголя с Нарежным с особенной отчетливостью была сформулирована Гончаровым в письме к М. И. Семевскому (от 11 декабря 1874 года).[548]

Нарежный изображал, в сущности, ту же помещичью, а отчасти и чиновничью среду, которая привлекала пристальное внимание автора «Мертвых душ». Не удивительно поэтому, что в романах Нарежного можно найти отдельные образы и даже сюжетные ситуации, которые являются бледными намеками на гениальные гоголевские портреты и эпизоды. Так, например, в романе «Аристион, или Перевоспитание» (1822) есть образы провинциальных помещиков, предвосхищающие некоторых героев «Мертвых душ»: отупевший от праздности Сильвестр, человек бойкий и юркий, охотник и пьяница; богатый помещик Тарах, страшный скупец, у которого гибнет и пропадает добро, а он ничего не ест из жадности, жалуется на бедность и ходит оборванный. Это, конечно, прототипы Ноздрева и Плюшкина.

В романе «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (1814) изображается преимущественно светское общество, что не позволяет провести прямые аналогии с «Мертвыми душами». На этом основании некоторые историки литературы утверждают, что в романе «Аристион» Нарежный ближе подошел к Гоголю, чем в «Российском Жилблазе».[549] С этим нельзя согласиться. Преемственная связь Гоголя с Нарежным не сводится к тематическим или сюжетным совпадениям, она гораздо глубже и значительнее.

Роман «Аристион» ближе к замыслу последующих частей гоголевской поэмы, чем к первому тому «Мертвых душ». Главное в «Аристионе» — не изображение дурных нравов, а перевоспитание героя, его возрождение. «Аристион» — не столько нравоописательный, сколько утопический роман, тогда как «Российский Жилблаз» — подлинно нравоописательный роман.

В «Мертвых душах» нет тематических совпадений с «Российским Жилблазом», но между этими романами есть несомненное жанровое сходство. При всем глубочайшем различии между идейно — художественным содержанием романа Нарежного и гениальной поэмы Гоголя оба произведения, построенные на описании похождений главного героя, оказываются, в сущности, безгеройными, ибо как Чичиков, так и Чистяков мошенничают и совершают свои подвиги с такими же мошенниками и негодяями, как они сами.[550]

Близость «Мертвых душ» и нравоописательного романа Нарежного выражается в их проблематике; у Нарежного, как и у Гоголя, дурные страсти и пороки предстают не только как нарушения моральной нормы, но и как общественная опасность, они таят в себе угрозу социального возмездия.

В «Российском Жилблазе» появляется знаменитый разбойник Гаркуша, который вешает человека, повинного в «злонравии». А в романе «Гаркуша, малороссийский разбойник» Нарежный уже прямо ставит перед собой задачу «вникнуть в первоначальную причину» необыкновенной жизни своего героя,[551] т. е. указать на опасные последствия того бесчеловечного отношения к людям обездоленным и порабощенным, которое неминуемо порождает крепостное право.