История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

XVIII века: представляя сферу проявления человеческой природы, быт становится вместе с тем и средством социального ее объяснения. «Тем‑то и велико создание „Мертвые души“, что в нем сокрыта и разанатомиро- вана жизнь до мелочей и мелочам этим придано общее значение».[542] Именно поэтому «Мертвые души» — не бытовой, а социальный роман.[543]

Бальзак — реалист считал, что только сложившаяся на Западе в первые десятилетия XIX века новая форма романа вполне соответствует самой природе этого жанра; всё прошлое развитие романа он рассматривал лишь как бледную его предысторию. «Некогда всё упрощалось монархическими установлениями; характеры были резко разграничены: горожанин, купец или ремесленник, ни от кого не зависящий дворянин или порабощенный крестьянин — вот былое общество Европы; оно немного давало для содержания романа».[544] Так как новая форма романа была неразрывно связана с раскрытием социальных конфликтов, порожденных буржуазным обществом, Бальзак сделал логический вывод, что «лишь во Франции всё благоприятствует развитию романа», общественные же условия России неблагоприятны его развитию. «В России власть дворянства подавляет своеобразие нравов, там привольно себя чувствует лишь одна натура — натура богача, а в ней, как известно, немного контрастов».[545]

Бальзак был прав, утверждая, что власть дворянства подавляла своеобразие нравов. Но именно в крепостнической России классовые противоречия выросли в самый могущественный в мировой истории XIX века социальный конфликт, породивший народную освободительную борьбу такого грандиозного размаха, которая, в конечном счете, сделала Россию первой социалистической страной в мире. Освободительная борьба народа оказалась несравненно более благоприятной почвой для романа, чем социальные конфликты буржуазного общества. Это своеобразие русского исторического процесса определило содержание и форму русского классического романа XIX века, его мировое значение.

Именно потому, что русский классический роман создавался на другой социально — исторической почве, чем романы Бальзака, Гоголь сознательно отказался от новой формы романа, выработанной на Западе, особо выделил и высоко оценил эпическую форму («малый вид эпопеи») и объявил лучшим ее образцом произведения писателей эпохи Возрождения. В «Учебной книге словесности» в разделе «Меньшие роды эпопеи» сказано:

«Так Ариост изобразил почти сказочную страсть к приключениям и к чудесному, которым была занята на время вся эпоха, а Сервантес посмеялся над охотой к приключениям, оставшимся, после рококо, в некоторых людях, в то время, когда уже самый век вокруг их переменился, тот и другой сжились с взятою ими мыслью. Она наполняла неотлучно ум их и потому приобрела обдуманную, строгую значительность, сквозит повсюду и дает их сочинениям малый вид эпопеи, несмотря на шутливый тон, на легкость и даже на то, что одна из них писана в прозе» (Г, VIII, 479).

Ариосто и Сервантес создали классические произведения, каждое из которых по — своему запечатлело целую эпоху — переход от феодализма средних веков к новому, буржуазному обществу; в самом юморе, которым проникнуты их произведения, они выразили свое отношение к изображаемой эпохе. Именно это имеет в виду Гоголь, когда подчеркивает, что тот и другой сжились со своей мыслью, что она приобрела у них «обдуманную, строгую значительность». Полно глубочайшего смысла и то, что Гоголь объединяет поэму Ариосто и роман Сервантеса в общем их понятии— «малый вид эпопеи». Для него оба произведения — эпические поэмы: «Неистовый Роланд» — поэма в стихах; «Дон — Кихот» — поэма в прозе.

В силу неравномерности социального и художественного развития человечества творческий опыт Сервантеса оказался гораздо ближе Гоголю, чем французский и английский роман XVIII века, представляющий классическое выражение «буржуазного эпоса».

«Мертвые души» и «Дон — Кихот» впервые сопоставил Белинский.[546] Эти два произведения он сопоставляет в споре с К. С. Аксаковым — споре, в центре которого стоял вопрос о жанровой природе «Мертвых душ». К. С. Аксаков объявил, что «Мертвые души» не роман, а эпическая поэма, возрождающая древний, гомеровский эпос. Он ссылался при этом не только на полноту картины жизни в «Мертвых душах», но и на своеобразие гоголевского юмора, который будто бы примиряет читателя с действительностью. Подобного юмора, уверял он, не знает ни одна европейская литература. Возражая К. С. Аксакову, критикуя его созерцательно — реакционную трактовку гоголевского юмора, Белинский писал: «Константин Аксаков говорит еще, что такого юмора он не нашел ни у кого кроме Гоголя: вольно же было не поискать — авось либо и можно было найти. Не говоря уже о Шекспире, например, в романе Сервантеса Дон Кихот и Санчо Пансо нисколько не искажены: это лица живые, действительные; но, боже мой! сколько юмору, и веселого и грустного, и спокойного и едкого, в изображении этих лиц!» (Б, VI, 429).

Герой Сервантеса — человек возвышенный и благородный, а в окружающей его действительности господствует пошлость. Это противоречие делает образ Дон — Кихота трагическим. Но герой Сервантеса не видит, что его окружает пошлая действительность: он населяет ее призраками своего воображения. Так сливается в образе Дон — Кихота трагическое с комическим.

У Сервантеса слияние трагического с комическим отразило реальное противоречие эпохи Возрождения, — то обстоятельство, что оборотной стороной исторического прогресса явилась буржуазная проза и пошлость жизни.

У Гоголя нет трагического героя. Главный герой поэмы — Чичиков, «человек гениальный в смысле нлута — приобретателя, но совершенно пустой и ничтожный во всех других отношениях» (Б, VI, 427). Лица, с которыми он так или иначе сталкивается, все до единого отмечены неизгладимой печатью ничтожества и пошлости. Но трагическое нашло свое выражение и в «Мертвых душах», хотя оно имеет здесь другой источник.

Гоголевская поэма, как известно, раскрывает внутреннее противоречие между подлинной сущностью нравов, господствовавших в дворянском обществе, между их эгоистическим, своекорыстным и низменным содержанием и их внешней формой, набрасывающей покров добропорядочности и благопристойности на любое проявление низости и подлости. Художественным средством выражения этого противоречия служит беспощадная ирония, уничтожающий, убийственный смех. Несоответствие между внутренней пошлостью жизни и ее внешними покровами, разоблаченное в «Мертвых душах», отразило реальное противоречие эпохи, которое состояло в том, что крепостное право и связанные с ним отношения еще существовали, но исторически уже настолько изжили себя, что их обреченность становилась очевидной даже заинтересованным сословиям — дворянству и чиновничеству.

Гоголь не ограничился задачей раскрыть разрыв между подлинной сущностью господствующих нравов и их внешней формой. Великое историческое и художественное значение «Мертвых душ» определяется тем, что дворянско — чиновничье общество сопоставлено в поэме с лирическим образом народа, выражающим сущность национального русского характера.

Понятие национального характера у Гоголя не является простым и однозначным. Сословные характеристики русского человека как в художественных произведениях Гоголя, начиная с «Вечеров на хуторе» и кончая первым томом «Мертвых душ», так и в его письмах и публицистических высказываниях 30–х годов, глубоко различны не только по содержанию, но и по самому принципу оценки. Всё, что разоблачает и осуждает Гоголь в помещике и чиновнике, он относит к сословной их сущности. А в образах людей из народа он обличает только то, что является результатом порабощенного состояния крестьянства.

Глубочайший внутренний смысл гоголевской поэмы гениально определил Белинский, когда указал, что ее пафос «состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом» (Б, VI, 431), т. е. с национальным характером русского народа, возможностями и потребностями его развития. Это противоречие Гоголь отразил в самом слиянии комического с лирическим в «Мертвых душах».

Раскрытие этого противоречия и придает трагическое значение гоголевской поэме. Эту ее особенность превосходно выразил Белинский: «Смысл, содержание и форма „Мертвых душ“ есть — „созерцание данной сферы жизни сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы“. В этом и заключается трагическое значение комического произведения Гоголя…» (Б, VI, 420).

И Сервантес, и Гоголь открывают трагическое в комическом, но в «Дон — Кихоте» трагическое заключается в том, что в реальной жизни возвышенное и благородное оказывается смешным и нелепым, а в «Мертвых душах» чувство грусти порождается бесчеловечностью дворянского- общества и тем, что оно держит в порабощении и сковывает творческие силы народа, которому предстоит великое будущее. В гоголевской поэме есть лирический образ народа, которого не было и не могло быть в «Дон- Кихоте».