Наследие - Кристофер Паолини

Эрагон озабоченно глянул на Арью и Сапфиру.

«Ничего не бойтесь, — сказала Сапфира, обращаясь сразу ко всем. — Никто не сможет взять над ним верх, пока я стою на страже».

Когда их «маленькое» совещание закончилось, Эрагон выждал, когда Арья и Джормундур уйдут, а Рорана удержал, поймав за плечо, и спросил:

— Ты действительно так думал, когда говорил насчет битвы богов?

Роран удивленно уставился на него:

— Конечно! Ты, Муртаг, Гальбаторикс — все вы слишком могущественны, чтобы с вами мог справиться обычный человек. Это, в общем, неправильно. Несправедливо. Но это так. Мы, все остальные, словно муравьи у вас под башмаками. Ты хоть представляешь, скольких ты убил просто голыми руками?

— Увы, слишком многих!

— Вот именно. Я рад, что ты с нами, что сражаешься за нас, я рад, что могу считать тебя своим братом во всем, кроме фамилии, но я бы предпочел, чтобы нам, варденам, не нужно было полагаться ни на Всадника, ни на эльфа, ни на кого-то из магов, чтобы победить в этой войне. Мы не должны полностью зависеть от кого-то одного. Так, как это выходит сейчас. Это нарушает равновесие в мире.

И с этими словами Роран быстро вышел из палатки.

А Эрагон рухнул на лежанку с таким ощущением, словно его ударили в грудь. Но какое-то время спустя чрезвычайное внутреннее напряжение и перевозбужденный мозг заставили его вскочить, и он снова вышел из палатки наружу. Увидев его, шестеро Ночных Ястребов тут же встали, поправляя оружие, готовые сопровождать его повсюду, куда бы он ни вздумал пойти.

Он жестом велел им оставаться на месте. Когда Джормундур стал настаивать, чтобы теперь его, Эрагона, охраняли Ночные Ястребы Насуады, он бурно запротестовал и сказал, что ему вполне достаточно и Блёдхгарма с эльфами, но Джормундур сказал: «Слишком осторожным быть невозможно». И Эрагон был вынужден с ним согласиться, хотя ему совершенно не нравилось, когда за ним следует целая свита. Отделавшись от охраны, он поспешил туда, где, свернувшись клубком, лежала Сапфира.

Завидев его, дракониха приоткрыла один глаз и приподняла крыло, чтобы он смог под него забраться. Что он и сделал, прижавшись к ее теплому животу.

«Маленький брат», — ласково сказала она и тихонько замурлыкала.

Эрагону было так спокойно лежать с нею рядом, слушать ее «пение» и тихое шуршание воздуха, вдыхаемого и выдыхаемого ее могучими легкими, ощущать ритмичное, в такт дыханию, покачивание ее брюха.

В любое другое время одного этого было бы уже достаточно, чтобы он взял себя в руки, но только не сегодня. Его разум отказывался отдыхать, сердце продолжало лихорадочно биться, а руки и ступни были неприятно горячими, как в лихорадке.

Свои чувства Эрагон, правда, держал при себе, не желая тревожить Сапфиру. Она устала после двух сражений с Торном и вскоре крепко уснула; ее монотонное мурлыканье сменилось громким сонным сопением.

А Эрагону но-прежнему не давали покоя всякие мысли. Снова и снова он возвращался к одному и тому же невозможному, неопровержимому факту: теперь именно он должен возглавить варденов. Он, мальчик из бедной фермерской семьи, теперь должен руководить второй по численности армией Алагейзии! Уже одно это казалось ему совершенно невероятным, словно судьба попросту решила поиграть с ним, как кошка с мышкой, а потом загнать его в ловушку, где он и погибнет. Нет, он никогда не хотел никем командовать, никогда к этому не стремился, и все же события сложились так, что на него пала именно эта обязанность.

«Что думала Насуада, когда выбирала меня в качестве своего последователя? — думал, пытаясь вспомнить те резоны, которые она ему когда-то приводила, однако их оказалось явно маловато, чтобы перевесить его сомнения. — Неужели она действительно считала, что я способен занять ее место? Но почему, скажем, не Джормундур? Он десятилетия посвятил делу варденов, он жил и воевал вместе с ними, и потом, он гораздо больше меня смыслит и в военной стратегии, и в командовании армией».

Эрагон вспомнил, как Насуада когда-то решила принять предложение ургалов о сотрудничестве, несмотря на всю ненависть, которую тогда к ним испытывала, — ведь именно ургалы убили ее отца.

«А смог бы я так поступить? — Ему казалось, что нет… во всяком случае, тогда точно нет. — Смогу ли я теперь принимать подобные решения, если именно они будут необходимы, чтобы победить Гальбаторикса?»

Он не был уверен.

Эрагон тщетно пытался как-то успокоить воспаленный разум. Закрыв глаза, он стал сосредоточенно считать вдохи и выдохи. Но удержать внимание на столь простом задании не сумел; каждые несколько секунд в голове зарождалась новая мысль, или же душу охватывало новое чувство, и он, отвлекшись, забывал продолжить счет.

И все же через какое-то время тело его понемногу расслабилось, и он даже сам не понял, как сон, пусть даже очень легкий, поверхностный, все-таки взял над ним верх.

Сновидений было много — в основном мрачных и тревожных, поскольку сны всегда отражают события минувшего дня. Но были и другие сны, горько-сладкие, связанные либо с воспоминаниями о былом, либо с тем, о чем ему мечталось.

Затем, словно окрепнув под переменившимся ветром, сны его стали более материальными; теперь это были некие переменчивые реальности, до которых при желании он мог бы дотянуться. Все вокруг него померкло, и он оказался в ином времени и месте — в таком, которое казалось ему одновременно и чужим, и знакомым, словно он уже побывал здесь когда-то, а потом совсем об этом забыл.

Эрагон открыл глаза, но привидевшиеся ему образы никуда не исчезли; неясные, невнятные, они толпились вокруг, затмевая реальную действительность, и он понял, что только что видел необычный, возможно вещий, сон.

Перед ним расстилалась темная и пустынная долина, и через нее протекала река, медленно катившая свои воды на восток; в свете полной луны эта река была похожа на полосу черненого серебра… И по этой безымянной реке плыл корабль, высокий и горделивый, с белоснежными парусами, полностью поднятыми… Затем возникли ряды каких-то воинов, вооруженных копьями, и между этими рядами ходили двое в плащах с капюшонами, и все это было похоже на некий торжественный ритуал. В воздухе сильно пахло листвой ив и тополей. В душе царило странное ощущение миновавшего горя… Затем послышался крик мужчины, исполненный тоски и отчаяния, вспыхнула блестящая чешуя, и какое-то беспорядочное движение скрыло все вокруг.

И больше ничего — только тишина и чернота.

Эрагон протер глаза и обнаружил, что видит перед собой внутреннюю сторону крыла Сапфиры. Он вздохнул полной грудью — он и не заметил, что от волнения задерживает дыхание, — и дрожащей рукой вытер с глаз слезы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});