Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

был весь — быстрота, решимость и энергия. Он был одинаково удивителен и как председатель городской думы, и как глава исполнительной городской власти.

Он мастерски вел заседания думы. Дума в 70-х и 80-х годах* помещалась на Воздвиженке в большом и красивом особняке графа А. Д. Шереметева, где потом находился Охотничий клуб, а в наши дни Военная академия. Заседания происходили в большой длинной зале этого дома. За длинным столом в несколько рядов сидели гласные, а во главе стола садился городской голова. Он являлся на заседание во фраке и белом гастуке, гласные приходили в разных костюмах до поддевы* и высоких сапогов бураками* включительно. Голова возлагал на себя серебряную цепь, и это служило сигналом к открытию заседания.

Заседания думы по вторникам, начинавшиеся в седьмом часу, до Алексеева благодаря неумелому и вялому руководству затягивались иногда до глубокой ночи. Алексеев вел заседание с необыкновенной энергией и быстротой. «Объявляю заседание открытым. Прошу выслушать журнал прошлого заседания», — раздавался звонкий сильный голос. Жужжание разговора стихало, и городской секретарь, стоявший за конторкой позади головы, мерно и по-секретарски читал. «Правильно ли составлен журнал? — звенел далее вопрос головы. — Если возражений нет, позвольте считать журнал составленным правильно». Подписав поданный секретарем журнал, он вставал и быстро одно за другим докладывал мелкие дела, внесенные на решение думы городской управой или различными думскими комиссиями. Только и слышалось: «Возражений нет, принято; принято», — и рука быстро перекладывала доложенные бумаги из одной пачки в другую.

Затем докладывались дела, вызывавшие обсуждение. «Кому угодно слово по этому вопросу? Слово принадлежит гласному такому-то». Гласный поднимался говорить, а голова садился и внимательно слушал, ни на минуту не оставляя оратора и пристально следя за ним. Он не давал говорить лишнего, если гласный уклонялся в сторону, просил его держаться ближе к делу, быстро и ясно резюмировал прения, точно ставил вопрос и пускал его на голосование: «Согласных прошу сидеть, несогласных — встать. Принято!» Если большинству было не сразу ясно, секретарь быстро считал голосующих. Нельзя сказать, чтобы он держал себя беспристрастно; напротив, и пристрастно, и страстно. Были гласные, к которым он относился очень почтительно, и это почтение подчеркивал. Был, например, гласный Г. В. Грудев, старик за 90 лет, что-то старческим слабым голосом лепетавший, — Алексеев терпеливо его выслушивал. Но были другие — правда, пустые говоруны, которых он слушал нетерпеливо дергаясь, громко произносил отрывистые реплики и старался при первом же удобном случае их красноречие пресечь. Иного гласного он внезапно обрывал замечанием и терроризировал так, что тот смущался и замолкал.

Помню раз довольно долго говорил какой-то гласный; говорил запинаясь и плохо, укоряя в чем-то городскую управу, что вот она обещала что-то привести в порядок, а вот оказалось… «Не оказалось!» — раздался громкий окрик, и гласный, не обладавший, очевидно, опытностью в парламентских дебатах, смутился и сел. Нередко после такой оппозиционной речи голова подымался и резко возражал. Говорил он прекрасно, громко, в высшей степени деловито, без всяких риторических прикрас, за словом в карман не лез, пускал в ход иногда простонародные выражения вроде, например, «запущать дела», приводил сейчас же деловые справки, смело пускал в ход цифры, не всегда, может быть, соответствовавшие действительности, но производившие эффект, и уничтожал противника. К 8 часам вечера заседание кончалось.

На заседания думы собиралась публика; одни интересовались исходом того или другого дела, которое рассматривалось в заседании, другие приходили любоваться мастерством, с каким велось заседание. Не помню, какой-то наблюдательный острослов сказал, что русские председатели бывают двух типов: или отцы-командиры, или сонные вахлаки. Алексеев относился, конечно, к первому типу.

Так же властно он вел и городское хозяйство, развивая кипучую деятельность. По закону городской голова был только председателем исполнительного органа, городской управы, которая действует коллективно, как коллегиальное учреждение. Но при Алексееве это была только внешняя форма; все дело вел он сам; его энергия была мощным двигателем городского хозяйства. Этой его энергии и настойчивости Москва обязана осуществлением крупнейших и необходимейших для большого города предприятий, каковы водопровод и канализация. До него об этих предприятиях только говорили, чувствовали их необходимость, но так как это были сложные и трудные многомиллионные сооружения, то браться за их осуществление боялись.

Водопровод, подававший в Москву воду из местности при селе Мытищи, изобилующей ключами, сооружен был еще при Екатерине, и до сих пор уцелели видимые с Ярославской железной дороги каменные арки этого старинного акведука. По его трубам вода подавалась на Сухареву башню, где были для нее устроены громадные чаны, и отсюда проведена была в разные, очень не многие, впрочем, пункты города, в которых устроены были сохранившиеся и до наших дней весьма красивые бассейны с фонтанами. В дома вода водопроводом не подавалась, а доставлялась водовозами в бочках одноконных или ручных, передвигаемых самим водовозом. Наполнив бочку из бассейна посредством «черпака» — деревянной ведерки на палке, водовоз подвозил бочку к воротам дома, затем отправлялся за ведрами в кухню той квартиры, куда воду поставлял, оттыкал деревянную затычку в бочке, причем вода шумной струей наполняла звенящие ведра. Одною из самых злых шалостей уличных мальчишек было, когда водовоз уйдет во двор с наполненными ведрами, ототкнуть пробку и пустить струю.

Вода в квартирах хранилась, смотря по размерам хозяйства, в кадках или ушатах, прикрываемых деревянными кругами, на таком круге лежал железный, обыкновенно заржавевший ковш, которым зачерпывали воду, чтобы напиться или для наполнения других более мелких сосудов. Вода, привозимая водовозами, предназначалась для питья. Для питья лошадям и коровам, для стирки, для мытья шла вода из колодцев; на редком дворе не было своего колодца, из которого вода накачивалась насосом. Такой примитивный, совершенно деревенский способ водоснабжения был возможен, пока Москва состояла из небольших невысоких домов деревенского типа, но снабжать таким образом громадные многоэтажные здания было совсем невозможно, и водопровод, подающий воду механически в высокие этажи, был существенной необходимостью. Притом прежний способ был крайне негигиеничным, совсем антисанитарным. В бассейнах вода загрязнялась всем тем, что содержала в себе уличная пыль, т. е. землею, песком, сухим навозом и пр. Но еще хорошо, если водовоз доставлял воду из бассейна, — вода, по крайней мере, была мытищинская, ключевая. В местностях, где не было бассейна, водовозы возили воду из Москвы-реки, а иногда и из других совсем уже негигиенических источников — небольших московских речек, прудов и т. д.

Регулярно два раза в год — перед праздниками рождества Христова и пасхи — в водоснабжении происходила заминка: водовозы были обложены негласным побором в пользу механиков, действовавших на Сухаревой башне, и