Повести - Юрий Сергеев

— Как добудешь с тобой? Сохатый тише бежит! Куда спешим? Некогда искать мясо…

— Поспевать надо, на консервах мы долго не протянем.

— Удача скоро будет, сам видел, чаем духов напоил, пошлют удачу…

Виктор улыбнулся.

— Я им спирт из НЗ дам, пусть только согжоя выставят на тропу.

— Витька! Ты мне дай спирт, совсем давно не пил, шибко хочу. К вечеру мясо привезу, без духов найду дикого оленя.

— Тебе только завестись, в посёлок смоешься, я тебя знаю.

Николай что-то недовольно проворчал по-эвенкийски, обиделся и косолапо ушёл к оленям. Степан засмеялся.

— Чего он там ворчит? — поинтересовался Казьмин.

— Рассердился, говорит: "Спирт есть, зачем тащить, лишний груз оленям, не жалеешь их".

— Я его жалею, ты что, не видел, как он болеет с похмелья? Ну что, братцы, поехали…

После завтрака, Степан обулся вымыл в ручье кружки, котелок и ложки. Вытряхнул из пустого чайника заварку и всё уложил в один вьюк. Туго свернули палатку, навьючили оленей. Собаки, отдохнув за ночь, носились вокруг табора в нетерпеливом ожидании.

Молодая сука Пурга, белая, как зимний горностай, подбегала к связке оленей, припадала к земле, прыгала, выгибая спину, тонко, по лисьи, тявкала, пытаясь вызвать на игру белого ездового быка. Степан ругался и прогонял её.

Между Пургой и оленем была непонятная взаимная тяга. То ли их роднил цвет, то ли общий хозяин. На привалах кружились в загадочных играх. Олень пугал собаку рогами, всхрапывал, рвал копытами мох и был, доволен, если лайка делала вид, что боится…

Степан грозился зимой разлучить их, мол, собака испортилась, не обращает внимания на следы согжоев, а ездовик сам уходит в лес на её лай, и потом ищи его, вместе с собакой.

Второй пёс — степенный и мрачный кобель Перекат. Взгляд его больших карих глаз по волчьи угрюм и пронзителен. Одно веко разодрано, косой шрам уходит через скулу под шерсть на горле метка от медвежьей лапы. На спине свёрнут кольцом пушистый хвост.

Чёрная блестящая шерсть, белые чулки на ногах и широкая крапчатая грудь выдают в нем кровь восточносибирской лайки.

Перекат неузнаваемо меняется при встречах с дичью. Мощными прыжками уходит за вспугнутыми согжоями, и долго слышится его азартный и отрывистый гон, стихающий в дальних распадках.

На бивак пёс заявляется ночью. Поскуливая от усталости, ложится у костра, долго лижет лапы, побитые по диким горельникам и осыпям. Уму и сметливости кобеля удивлялись даже старые якуты и эвенки, которые могут оценить достоинства собаки с первого взгляда.

Год назад пришлось глубокой осенью выбираться Виктору с далёкого участка своим ходом. По пути завернул к знакомым охотникам, промышлявшим соболя в отрогах Станового хребта. Переночевали в тесной, неведомо когда и кем построенной избушке.

Утром сварил Перекату суп из тушек ободранных белок, накрошил сухарей, распарил пару горстей сухой картошки. Выставил котелок остудить на снег.

Собаки крутились вокруг, фыркали, пытаясь лизнуть варево, но, ошпарившись, бросили это занятие. Расселись вокруг избы, недовольно поскуливая и взвизгивая. Охотники пили на нарах чай, вели неторопливый разговор, вспоминали общих знакомых.

Вдруг, услышали, что кто-то лакает кипяток. Выглянули за дверь. Котелок по края завален снегом, а Перекат хватает вместе с ним супец и не обжигается.

Виктор отнял котелок и опять поставил на печку, нагрел до кипения и выставил за порог. Пёс недовольно посмотрел на хозяина, повернулся и, набросав задними лапами снег в котелок, принялся завтракать. Увидев это, старый эвенк вылез из зимовья.

— Ли-и-ис! Чёрт, однако! Слушай! Бери карабин именной «Барс», где еще такой найдешь? Отдай собаку, начальник, очень прошу, отдай!

— Прости, отец, не могу. Он со мной пятый год бродит…

Старик начал придирчиво осматривать Переката: крутую грудь, щупал мускулы ног, давил спину, качал головой, цокал языком.

— Охоту брошу, привезу сучку к нему, женить будем, начальник! Олешек брошу, но привезу. Свадьба будет, щенки будут шибко соболя ловить.

Перекат, поев варево, невозмутимо косил глаз на свата, словно понимая, о чём идет речь, временами тревожно вздрагивал, настораживал в сторону леса уши, взрыкивал. С тоской смотрел вдаль, за дымчатые перевалы.

Он жил своей жизнью, и не было в ней покоя ни днём, ни ночью. Не раз выручал он Козьмина из беды. Нащупывая лапами заметённую снегом лыжню. Брёл впереди и выводил, всего обмороженного, едва живого от голода, к людскому жилью.

Однажды, ещё щенком, отогнал озверевшего от весенней бескормицы медведя, который норовил снять с молоденькой сосенки безоружного геолога. Да разве упомнишь все заслуги и незримую помощь лохматого и верного собрата по скитаньям!

Собаку любят не за породу и древнюю родословную, не за то, что она ловко подаёт тапочки по утрам к постели. В тайге любят собаку строго, без сюсюканья и мелких подачек, без фокусов. Как друга. Как брата.

2

На водораздел поднялись к вечеру. Небольшое болотце окружал густой и тёмный ельник. Над водой носился поздний бекас, то падая на кочки, то взмывая в небо. Пурга повела носом и ударилась в погоню за птицей.

— Совсем дурной собака, не сдержался Николай.

Она отозвалась из ельника тонким и азартным лаем.

— Белку нашла! спрыгнул с оленя Степан и скрылся в зарослях. Вскоре привёл упирающуюся, хрипящую на ремне собаку. Глаза у нее налились кровью, она оглядывалась и рвалась назад. Степан ругался на русском и эвенкийском, лайка виновато прижимала уши, жмурила блудливые глаза. Николай смеялся, раскачиваясь на олене.

— Ты поцелуй её, Стёпка? Поцелуй? Потом сам будешь белку лаять, она ружья стрелять…

— У тебя и такой нет, от тебя все собаки в посёлок бегут, — огрызнулся Степан.

— Они зна-а-ают, цто рапотать заставлю. Увазают…

Прошли перевал, спустились с водораздела к безымянному ключу. Южный склон распадка зарос непролазными дебрями мелкого березняка, северный — обуглен недавним пожаром.

Мрачно чернела пеплом земля, желтела хвоя на подсохших соснах, обугленными рёбрами торчали обгоревшие деревья без веток и сучков. Отряд спустился к ручью, развьючили оленей и начали ставить палатку.

Появилось такое ощущение, что затаборились на кладбище. Косо торчали горелые пни, как надгробья. Запах тлена и дыма закис в воздухе. Хрустели под ногами и рассыпались в прах угли, кремированные останки погибшего леса.

Виктор взял карабин, топор и решил осмотреть скалистый останец, темнеющий ниже по течению ручья. По звериной тропке добрался до него и понял, что, опасения подтвердились.