Маленькие ошибки больших девочек - Хизер Макэлхаттон

Ты работаешь в Гомере в свечной лавке на главной улице. Гомер — это что-то вроде туристического города, или по крайней мере задумывался как нечто подобное, только там недостаточно симпатичных маленьких гостиниц и магазинчиков со всякой ерундой, но все равно в нем бывает достаточно автостопщиков и охотников, чтобы бары были заполнены, а сам город продолжал жить. Особенно летом. Каждый день ты осознаешь, насколько тебе повезло, что ты села тогда на поезд в Милане. А что, если бы ты села на предыдущий поезд? Или на следующий? Ты бы никогда не повстречала Эдди. Тебе так повезло. Когда ты думаешь об этом, у тебя мурашки по коже. Один год перетекает в другой, одно десятилетие в другое. Жизнь в Халибут-Коув абсолютно странная, уникальная и ни с чем не сравнимая. В брачный сезон из воды выпрыгивают касатки, чернобелые создания размером со школьный автобус, появляющиеся будто ниоткуда, восхищая и будоража воображение всех жителей острова. Дети бегают по всему острову совершенно свободно, строят крепости, каменные стены, разводят костры, строят дома на деревьях и ловят рыбу (ты бы хотела детей, но Эдди «бесплоден, чтоб меня подняло и подбросило»). Трудности на острове тоже бывают, например, зимой тяжело с деньгами.

Лила Дони, прелестная старушка, которая жила дальше по дороге, замерзла насмерть в своем кресле-качалке, потому что три месяца не платила за электричество, и вместо того, чтобы попросить о помощи, просто сидела в своем кресле и смотрела в окно на лед, пока ее не стало. Еще там слишком много холостых мужчин. Одна женщина на семерых мужчин. Говорят, что странности — это хорошо, а когда все хорошо, это тоже странно. Из-за того, что у них накапливается слишком много спермы, драки и ссоры в городе могут начаться на пустом месте, и ты, когда парни напиваются в баре, стараешься держаться поближе к Эдди, даже самые милые из ребят могут слететь с катушек.

Для вас с Эдди жизнь продолжается. Зима, лето, весна и осень — у каждого времени года свое неповторимое очарование. Бог хвастается здесь тем, на что он способен. Забавно, что ни в Гомере, ни в Халибут-Коув никто не ходит в церковь, но все верят в Бога. Трудно в него не верить, когда живешь среди такой красоты.

Вы погибаете во время чартерного рейса… Ваш друг только что восстановил винтажный самолет с плетеными сиденьями и отделанной деревом приборной доской и пригласил вас с Эдди на первый пробный полет. Тебе шестьдесят восемь, а Эдди семьдесят два. Вы держитесь за руки, когда в двигателе раздается треск, а бензобаки вспыхивают. Самолет падает вниз, носом вперед, в ледяные воды замерзшего океана. Твои легкие наполняются кислородом, все кажется голубым и слившимся воедино: голубая вода, голубое небо, голубые глаза — все сплетается в единую нить, которой нужно было бы шить дальше, вот только времени вряд ли хватит на то, чтобы добраться до ее конца. Вы тонете.

257

Продолжение главы 74

Ты хочешь поцеловать его. Ты касаешься лица Тору, его шрамы на свету — бугристые и голубые. У него перехватывает дыхание. Он обнимает тебя, и ты будто погружаешься в теплоту. Он целует тебя, и в тебе будто открывается вся твоя жажда жизни, все лежащие перед тобой дороги, вся музыка, которая еще не прозвучала до конца. Вот оно. Вот что значит влюбляться.

Когда он кладет тебя на свою постель, он снимает с тебя одежду предмет за предметом, медленно, с усилием. Он делает это не только своей здоровой рукой, широкой и гладкой, но и больной, которая царапает твои соски, как клюв синешейки, отчего они делаются упругими и твердыми, набухают и затвердевают. Ты пытаешься удержаться, но не можешь перестать думать: «Я трахаюсь с инвалидом, я трахаюсь с инвалидом, я трахаюсь с инвалидом…» Он целует тебя в лоб, укачивает тебя в колыбели своих объятий и снова и снова повторяет: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…»

Хотела бы ты сказать, что любить инвалида легко, но это не так. Ты пытаешься спрятать его от остального мира, не показывать его. Ты не любишь никуда выходить с ним, потому что только снаружи ты замечаешь его расплывшееся лицо и скрюченную руку. Ты живешь с ним в течение трех лет, пока остаешься в Японии, работая над своей первой персональной выставкой. Она проходит в модной галерее под названием «Амоко», что в Америке является названием компании, производящей бензин, а с японского переводится как «сучка» (впрочем, оба значения ей подходят.) Эта галерея специализируется на показах работ начинающих художниц, а публика, которая собирается на твою выставку, будто заряжена электричеством, энергией, словно надежда в движении.

Тебе предлагают место штатного художника в Уокеровском художественном центре в Миннеаполисе. Это может стать твоим дебютом на американской художественной сцене. Ты скучаешь по своим друзьям и родным, но по ущербному Тору ты тоже будешь скучать.

Если ты остаешься с Тору, перейди к главе 200.

Если ты возвращаешься в Америку, перейди к главе 201.

258

Продолжение главы 75

Ты приходишь в себя в комнате с моргающим флуоресцентным освещением, облицованной зеленой плиткой. Одна из медсестер берет твою карту и проверяет некоторые пункты перед тем, как протянуть ее тебе на подпись. Ты смотришь вниз, ожидая увидеть дыру от пули, которая должна быть где-то в районе твоего желудка. Там ничего нет. Только твой передник с эмблемой «Рака-отшельника», не порванный и без единого пятнышка.

У медсестры странные волосы, похожие на сладкую вату, желтые и будто стеклянные, а свет за ее спиной очень яркий. «Я на небесах?» — улыбаясь спрашиваешь ты, потому что, разумеется, это не так, на небесах нет зеленой кафельной плитки. Она велит тебе выйти через маленькую серебристую дверь направо, и внезапно ты снова оказываешься в универмаге. Ты что, была в больничном крыле универмага? А где полицейский, которого застрелили? А парень с пистолетом?

Ты осматриваешься вокруг, и твой желудок сжимается, тебя закручивает и уносит куда-то; кажется, будто ты паришь в воздухе, бесцельно, как воздушный шарик, оторвавшийся от общей связки, ты поднимаешься вверх, к потолку. Ты плывешь вверх, на тебя не действуют ни законы гравитации, ни законы геометрии. Ты не имеешь веса, ты вне пространства, ты проплываешь сквозь бетонные стены, будто они сделаны из тумана. Ты умерла? Нет. Ты жива? Скорее всего нет. Единственное, что способно удержать твое легкое, как перышко, тело, — это потолок универмага (огромное стеклянное окно в форме купола с крестом железных опор посередине) и внешние стены здания из бетонных панелей, которые кажутся тебе холодными, как лед.

Разве не было такой книги или фильма, в которых человек, умерший насильственным путем, навсегда оставался там, где он погиб? Оказывается, в универмаге парят тысячи духов, они залетают в магазины и развлекательные центры и вылетают из них. Тут же все прыгуны и маленькие дети, которые обычно торчат у телефонов-автоматов в северном конце. Духи сидят в кафе и едят гамбургеры вместе с живыми, духи, которые катаются вокруг в женских сумочках и виснут на шляпах пожилых мужчин. Они повсюду: подслушивают разговоры, глазеют на витрины, катаются на аттракционах в развлекательных центрах. Теперь они твоя община, группа молчаливых дрейфующих полуживых. Твои соседи до скончания веков.

259

Продолжение главы 125

Ты говоришь Оливеру, что выйдешь за него, и вы вместе возвращаетесь в Берлин, так что ты даже не повидала отца. Это убивает тебя, у тебя тяжело и тошно на сердце. Это чувство вины жжет тебя изнутри, будто раскаленными углями, оставляя лишь обугленную жесткую корку. После свадьбы становится немного легче. Трудно не взбодриться, когда вокруг постоянно вертятся ребята из цирка, устраивают для тебя вечеринки и поднимают бокалы с шампанским за ваше здоровье. К тому же нужно нанять устроителей и купить платье, позаботиться обо всех этих мелких деталях, и это, по крайней мере на время, отвлекает тебя от мучительного вопроса, который все равно тебя не покидает. Что, если твой отец был прав? Что, если это ты погубила маму?

Ты делаешь из своей свадьбы грандиозное представление, шоу в стиле «только сегодня», на которое люди покупают билеты. Все приглашенные — голые, на них надеты только венки из бумажных цветов и замысловатые шляпы, придуманные Эдом Франком, который делает парики для артистов цирка. Твое платье огненно-алого цвета с оранжевым сделано из птичьих перьев и жемчужин. На Оливере темно-синий бархатный смокинг, а для обмена клятвами вы становитесь в беседку в виде огромной разукрашенной птичьей клетки.

Ты пишешь отцу, но письма возвращаются нераспечатанными. Цирк снова отправляется на гастроли, и Оливер едет вместе с вами. Он бросил свою работу на вокзале и теперь путешествует вместе с цирком, помогая резервировать участие в гуляньях и расплачиваться с городскими властями. Вы гастролируете все лето, проводя в каждом городе по две недели. Париж, Амстердам, Прага, Милан — ты никогда не думала, что повидаешь Европу таким образом, порхая в голом виде по катку из белого воска. Однако ты становишься чем-то вроде культа или легенды. Цирк продает плакаты, футболки и брелоки для ключей с твоим изображением. Проходит время. Странные города, вечеринки на всю ночь и эластичные бинты вокруг лодыжек выстраиваются в чудесный причудливый коллаж. Теперь твой годичный доход описывается шестизначными цифрами, и ты прилежно откладываешь деньги на международный электронный счет.