Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

Маленький мальчик, дожидавшийся как‑то стригущегося отца — писателя, доверчиво спросил:

— Папа, это стихи?

Моисей Михайлович тут же ответил:

— По нынешним временам даже очень неплохие…

Так вот, граф Игнатьев тщательно изучил прейскурант и

подытожил стоимость произведенной над его головой работы. Получилось рубля два с лишком. Он отсчитал все до копейки, добавил двугривенный и встал.

Моисей Михайлович, кланяясь, благодаря и приглашая заходить еще, проводил посетителя до лестницы, вернулся и сказал ожидавшим:

— Говорят, он передал в руки советского правительства большие ценности. Теперь он хочет вернуть это таким образом!..

Не удержусь, чтобы не вспомнить еще один эпизод. В. П. Катаев, недавно побывавший в Италии, зашел постричься.

— Валентин Петрович, — спросил его Моисей Михайлович, — правда ли, что вы были в Риме?

— Да.

— А правда ли, что вы посетили Ватикан и вас принял Папа?

— Да.

— И вы поцеловали ему руку?

— Да.

— И что же он в этот момент сказал?

Катаев ответил своим жлобским одесским голосом: — Он увидел мой затылок и спросил: скажите, какой м… вас стриг?

Справки в конце заседания

Помните эти собрания? Общие (явка обязательна) или — святая святых — закрытые партийные. Повестка дня. Регламент. Докладчик просит час десять минут. Дадим? Много? Вопрос, товарищи, серьезный. Дать!

На каком‑то пленуме Симонов попросил то ли 47, то ли 54 минуты. По залу прошел шум. Но это у него не было издевкой над ритуалом, это был служебный шик, демонстрация собственной четкости, деловитости, умения ценить время.

Далее: выступления в прениях — десять минут. Утвердили. Слово для справок — три минуты в конце заседания. И продолжается работа («товарищи, мы работаем только четыре часа»).

Выступает кто‑нибудь и говорит между делом: такой‑то аморально ведет себя в быту…

Тот вскакивает, кричит из зала:

— То есть как? Клевета!

А председательствующий:

— Справки в конце заседания.

Другой выступающий обвиняет кого‑то в политической незрелости.

У этого вообще стресс, он, бледный, бормочет что‑то, слабо возмущается, просит слова для оправдания.

Председательствующий свое:

— Справки в конце заседания.

А когда он будет, этот конец? Может, среди ночи. Одни смоются потихоньку, другие забудут, да и неинтересно уже…

Однако слово‑то сказано, осталось.

Конечно, нужно давать возможность ответить — сразу. Ну, через одного оратора, чтобы успеть прийти в себя, хоть как‑то подготовиться.

Но ведь не случайно это было придумано: в конце! Чтобы дожать, раздавить человека. Вне зависимости от наличия вины.

Сталинская, большевистская изощренность.

Гагарин у писателей

Сейчас космонавтика настолько вошла в наше сознание, проникла в нашу повседневную жизнь, что ничем уже, кажется, нельзя никого удивить. А тогда, в 61–м, человечество, без преувеличения, было потрясено. В нас возникло редкостной силы и чистоты чувство восхищения и гордости. И каким он оказался симпатичным, обаятельным — этот первый в мире космонавт, Юрий Гагарин.

Опубликовали его биографию, и каждый невольно старался найти в ней точки соприкосновения со своею собственной жизнью. Помимо прямых земляков и сослуживцев, отыскивались люди, жившие или служившие поблизости от него, в Куйбышеве, в Заполярье. Я тоже (разумеется, только для себя) нашел такую точку. В 1950–1951 годах я жил под Москвой, в Люберцах. А он, как выяснилось, учился там тогда в ремесленном. Множество раз встречал я этих ребят, идущих строем или гуляющих, видел их в кино и на стадионе. Безусловно, был среди них и Гагарин. Если бы я знал, кем он станет, я мог бы познакомиться с ним тогда, пожать ему руку, но я, как и другие и он сам, не подозревал, разумеется, что учится здесь в «ремеслухе» будущий Космонавт — один и что мне доведется пожать ему руку только через десять лет, когда он уже будет майором Гагариным.

Он так понравился всем, что никого не смущала очевидная наивность подобных изысканий.

Краткий и триумфальный его полет, его стремительный виток вокруг планеты состоялся двенадцатого апреля. А четырнадцатого его, ликуя, встречала Москва.

Вечером того же длинного радостного дня я был в гостях у знакомых. Разговор то и дело возвращался к Гагарину.

Было уже довольно поздно, когда меня позвали к телефону. Звонили из редакции «Комсомолки», и я сразу понял, что не по пустякам: ведь они не ограничились тем, что меня нет дома, а узнали, как меня разыскать.

Человек, которого я знал давно, но не очень близко, звонил с одной только целью — доставить мне удовольствие. В газете начал печататься с продолжением репортаж «Капитаны космоса», и вот завтрашний отрывок назывался «Я люблю тебя, жизнь!». В нем говорилось, в частности, о том, как при сборах на космодром обсуждался вопрос, что взять с собой из музыкальных магнитофонных записей. Космонавты предлагали различные варианты, а Гагарин твердил: «Я люблю тебя, жизнь», и прямо было сказано, что это его любимая песня.

Конечно, я и тогда уже понимал, что объективная ценность произведения искусства не зависит от того, насколько оно нравится тому или иному конкретному лицу. Но мнение выдающейся личности может подчеркнуть истинную его ценность.

Я поблагодарил и положил трубку. Хозяевам и остальным гостям я ничего не сказал, исходя из опыта: расскажешь, а потом что‑нибудь случится, материал снимут — хорошо будешь выглядеть!.. Такие случаи тоже бывали — особенно на радио. Однако теперь номер был уже подписан.

Но своему соавтору Э. Колмановскому я не мог не позвонить. Выйдя в соседнюю комнату, я набрал номер:

— Знаешь, какая любимая песня Гагарина?

— Понятия не имею, — отвечал он чистосердечно.

— «Я люблю тебя, жизнь».

— Перестань! — закричал он.

На другой день я встретил живущего по соседству Смелякова.

— Слушайте, — сказал он, по обыкновению, хмуро. — О вас так говорит Гагарин! Я бы гордился…

— А я и горжусь, — ответил я, смеясь.

Рассказываю это не для того, чтобы похвалиться или привлечь внимание к собственной персоне, а с целью объяснить, каким образом я познакомился с Гагариным.

Менее чем через три недели после его пресс — конференции в Академии наук и затем краткого визита в Чехословакию Гагарин приехал встретиться с писателями. Знающие люди говорят, что это был его первый у нас «выход», публичная встреча. Мне сообщили о предстоящем событии накануне и попросили подарить ему пластинку с записью песни. Как ни странно, я не нашел дома свободного экземпляра, поехал в ГУМ и купил пластинку. Долгоиграющих не было, пришлось удовольствоваться обычной, на 78 оборотов. Исполнял, правда, М. Бернес.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});