След крови - Стивен Эриксон

темными духами теней, чтобы спасти собственную жизнь. Наконец на широком склоне ледника он скрестил клинки со своим дядей, и, чтобы описать их сражение, не хватит даже тысячи слов. Под холодным солнцем, почти ослепленные снегом и льдом, они бились так, как могут биться только великаны. Сами духи сражались между собой, и тень сцепилась в схватке со светом, пока даже Косматые Сестры не пали на колени, умоляя, чтобы все наконец завершилось.

Он снова прервался, чтобы глотнуть воды.

– И именно свет решил исход сражения: отблеск солнца на клинке старшего сына, ударивший прямо в глаза дяде. Ловкий выпад, удар – и на растрескавшийся лед хлынула алая струя, сладкая, как весенняя талая вода.

Старший сын стоял над телом дяди, отомстив за убийства, но в душе его царило уныние. Он остался единственным из всей семьи, став к тому же убийцей своих сородичей. И в ту ночь, когда он спал, съежившись в каменистом убежище, к нему во сне явились Косматые Сестры. Он увидел себя, худого и слабого, входящего в стойбище своего племени. Зима закончилась, жуткие холода отступили, но он не видел ни дыма, ни костров, а подойдя ближе, наткнулся на кости, дочиста обглоданные лисами и разгрызенные острыми клыками горных леопардов, волков и медведей. А в хижине своего отца он нашел Колесо, расколотое посередине и разрушенное навеки, и во сне он понял, что Колесо раскололось в то самое мгновение, когда его меч забрал душу дяди. Слишком много злодеяний в одной луже крови – и на племя обрушилось проклятие. Умирая от голода, его сородичи впали в безумие, разрывая друг друга на части. Проснувшись, воин понял, что теперь он остался один, у него больше нет дома и пятно на его душе не в состоянии отмыть даже боги.

Он спустился с гор, подобно опустошенному от любви сосуду. На этом он завершил свой рассказ, и имассы запричитали, разделяя с ним его горе. Чужак сказал, что останется с ними на какое-то время, но ненадолго, прекрасно понимая, каким бременем он для них оказался. И в ту ночь…

– Достаточно, – объявил Крошка, с ворчанием поднимаясь на ноги. – Идем дальше.

– Теперь ведь очередь Блика? – спросил Борз Нервен.

– Пока нет.

– Но скоро настанет?

– Да, совсем скоро, – улыбнулся Крошка. – А потом мы проголосуем.

Всем раздали куски подгорелого мяса, в последний раз наполнили бурдюки водой, снова напоили мулов и лошадей, и наше путешествие возобновилось. Жуя мясо со странными (и весьма разными) выражениями на лицах, мы побрели по разбитой дороге.

Какая судьба постигла эти края? Ничего особенного – всего лишь обычный каприз природы. На землю, подобно чуме, обрушилась засуха. Посевы увяли, и их унес ветер, люди и животные либо погибли, либо ушли. Но дорога, по которой двигались паломники, оказалась более живучей, даже почти бессмертной, ибо вера подобна непрерывному потоку крови. В течение многих поколений человеческая воля и страсть вымостили эту дорогу камнями, каждый из которых был отполирован пóтом и страданиями, надеждами и заветными мечтами. Неужели просветления можно достичь лишь ценой тяжкого труда на солнцепеке, измученных мышц и боли в костях? Неужели благословение может быть даровано только испытаниями и лишениями?

Земля дрожит от самой легкой поступи, хоть жука, хоть бхедерина, и в заклинаниях ветра слышны бесчисленные крики о помощи.

Естественно, жуя мясо и обгрызая кости, никто из нас ничего подобного не слышал.

Мы – вынужденные паломники, спотыкающиеся под гнетом лишений.

– Данток, похоже, всерьез страдает от жажды, – сказал Апто Канавалиан. – Два тяжелых бурдюка – и все для прячущейся в прохладе экипажа старухи.

– Хоть данток Кальмпозитис и стара, – ответил сидевший на кóзлах экипажа господин Муст, – она придерживается учения нищенствующего монаха Хеллупа, главная доктрина которого состоит в том, что вода – секрет любой жизни и многие физические недомогания происходят от хронического недостатка сей живительной жидкости в наших телах. – Он пожевал трубку и добавил: – Или что-то вроде того.

– Странный ты, – заметил Апто, с прищуром глядя на кучера. – Иногда говоришь как ученый, а иногда как пастух, который спит под коровой.

– Мне многому довелось учиться, сударь.

У всех нас бывают мгновения, когда вдруг накатывает злость. Как это объяснить? Можно положить руку на грудь и заявить о законном желании выжить. Достаточно ли этого, чтобы притушить жуткий блеск в глазах? И что насчет инстинктивного желания отомстить, которое возникает у тех, кто встает с колен, неся темные раны на теле и душе? Жизнь полна сожалений, и кто бы мог возразить, глядя на прожитые годы, что за ним не тянется множество спутанных нитей?

Интересно, если бы в тот миг, когда на меня вновь свалилось бремя продолжения рассказа, у меня в руках было серебряное зеркало, вздрогнул бы я при виде собственного лица, искаженного в злобной гримасе? Увидели бы все его зверское выражение, подобное разъяренному взгляду горной обезьяны, обнаружившей под мышкой раздувшегося клеща? Рычал ли я, подобно гиене? Подобно распаленной похотью женщине, держащей в руках пенис и нож или вминающей груди в беспомощное измученное лицо? Внушал ли ужас мой взгляд?

Или я всего лишь сонно моргал и мысли мои лениво текли, словно вода в прохладном ручье? Решайте сами.

– Мозг смертного, – начал я, – подобен любовной трясине. И мужчина, и женщина плывут в омерзительных потоках, бурлящих в пещерах раскрепощенной страсти. Мы с первого взгляда раздвигаем ноги незнакомки или готовы оседлать щетинистый хвост ядозуба, едва завидев трепетание знойных ресниц. Скрытны наши молчаливые вздохи, но они полны взаимной похоти, так же как дыхание пьяницы – перегара. В мыслях каждого из нас сплетаются умасленные благовониями тела, предстают жаркие, словно огонь, сцены, и весь мир обнажается под нашим тайным взглядом. Мы качаемся и кренимся, быстро тонем и изо всех сил хватаемся за спасательный круг. Рты наши раскрыты, языки ищут партнеров. А потом мы смываем с себя все последствия, и остается лишь многозначительный обмен взглядами или дрожь от близости невысказанных истин, сладких, будто леденец.

Никто не прерывал меня, что доказывало истинность моих слов. На затылке у всех выступили капли пота, шаги стали сбивчивыми. Станете ли вы отрицать? Какой мужчина не поимел бы девять из десяти встреченных им за день женщин? Девяносто из ста? Какая женщина не сжимает в воображении десяток промежностей, магическим касанием превращая мягкое в твердое, а крошечное в огромное? Разве она не мечтает, вся дрожа, отдаться целиком и бесповоротно? Мысли наши полны похоти, и в любой нашей позе можно увидеть все невзгоды и радости существования. История полна