Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

Антония Абашидзе не трогали (скончался в 1943 году), но не тронули его по личному приказу Сталина. Антоний в Киеве еще и старчествовал и все об этом знали; жил в частном доме за высоким забором и никого не благословлял на тайную эмиграцию - благословлял на тайное монашество. (Перекрести, говорит, ложкой тарелку и вкушай себе с Богом, если в столовой обедаешь).

Крым на многие десятилетия останется в русском менталитете как символ не просто политой кровью, а пропитанной кровью земли, которую лучше бы засыпало камнями и покрыли горы.

Лекция №15 (№50).

Москва – Петроград, годы 1920-1922. Конец “серебряного века”.

1. Характеристики Серебряного века.

2. Марина Цветаева перед отъездом: 1911-1922 годы.

3. 1922 год: одних выслать, других вернуть.

4. Смертный приговор “режиму” – антиутопия Замятина “Мы”.

Что такое “серебряный век”? В отличие от “золотого” (пушкинского),[213] “серебряный век” определяется как век так называемого “нового искусства” (но с тех пор было столько всякой новизны!). Предтечей “серебряного века” был Владимир Соловьёв, который скончался в 1900-м году. Всплеск так называемого нового искусства начинается в 1900-е годы, но это – по‑прежнему символизм.

Блок в 1910 году в статье “На смерть Комиссаржевской” писал о том, чтó такое новое искусство – “Искусства не нового не бывает, искусства вне символизма в настоящее время не существует. Символизм есть синоним художника”.

Теперь, когда прошло 100 лет и оглядываясь назад, можно сказать, что начало XX-го века было веком художественных поисков; это было исповедание самодовлеющего “чистого искусства”.

“Чистого” в отличие от искусства “присяжного”, прогрессивного или реакционного, но в той или иной мере, выполняющего определённый социальный заказ. А вот художник свободный, Художник с большой буквы, как раз по верованию серебряного века, есть в то же время и пророк. Как писал Максимилиан Волошин – “толпе, движущейся в истории, неведом замысел пьесы‑трагедии, а Художнику (с большой буквы) дано в него (в этот замысел трагедии) проникать”. Но проникать он должен не на будущее (не будущее проницать – там легко и ошибиться? как видно у Есенина в его “Инонии”), а проникать смысл настоящего.

Но, таким образом, в условиях тоталитарного режима уже установившегося и победившего вольно или не вольно, художник становится социальным соперником государственной идеологии, кто бы ни был ее носителем. В качестве такого социального соперника он объявляется уголовным преступником (это тоже оборот Волошина) и подлежит уничтожению, притом с той интенсивностью и яростью, с которой настоящие уголовные преступники в условиях тоталитарного режима уж никак не уничтожаются.

Именно поэтому великий поэт, лицо серебряного века, Александр Блок с установлением тоталитарного режима прекращает писать и через некоторое время умирает с голоду.

Два примера – где-то положительных, а где-то отрицательных. Имя Ивана Шмелёва известно (его иногда в изданиях Сретенского монастыря именуют “одним из лучших писателей серебряного века”). До революции Иван Шмелёв к серебряному веку не имел ни малейшего отношения, так как это был такой маленький-маленький писатель в духе литературных передвижников; он примыкал к горьковской группе журнала “Знание” и писал в лучшем случае сценарии типа “Человек из ресторана” (в спектакле играл ведущий актёр Михаил Чехов). В эмиграции к серебряному веку Иван Шмелёв принадлежал ещё меньше, тем более, что его последний всплеск литературного дарования всё-таки принадлежит 1930-1947 годам, когда он медленно-медленно, но верно, пишет сначала “Богомолье”, потом и “Лето Господне”. Шмелёв 20-х годов, то есть Шмелёв “Путей небесных” – это графоман. Но его вопль (плачь) “Солнце мёртвых” был именно воплем за всю страну и в этом отношении и в этом произведении он оказывается Художником с большой буквы, то есть тем художником, через плач которого впоследствии страна и народ ее осознает себя. И это же в явном виде выражено у Анны Ахматовой в “Реквиеме”:

А если заткнут мой измученный рот,

Которым кричит стомиллионный народ,

Так пусть и они поминают меня

В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране.

Воздвигнуть задумают памятник мне…

В той или иной мере человек может не во всю свою литературную деятельность быть Художником с большой буквы, а только в какой-то определённый период, когда Господу благоугодно бывает избрать именно его.

Блок умирает 7 августа 1921 года, в церковный день, где целая плеяда святых, как бы не выявленных, то есть прославленных в Греческой Церкви, но утерянных в русских святцах. То есть, нечто подспудное. Блок умер как христианин, но Россия об этом не догадывается; и, в частности, на смерть Блока выступают две плакальщицы: Марина Цветаева и Анна Ахматова (гораздо меньше).

Марина Цветаева в роли плакальщицы Блока оказалась гораздо раньше, ещё в 1916 году, и тогда она уже оплакивала смерть Блока, хотя до смерти оставалось пять лет и полтора года до революции. Стихи 1916 года имеют такой налёт, а иногда и прямую печать хлыстовщины, то есть у неё в качестве хлыстовского христа как раз Блок-то и выступает. Поэтому (и это тоже жизненное пророчество, то есть в детстве Цветаева была любимицей тарусских хлыстов и для неё это как было, так и осталось) когда она пишет:

Ты проходишь на запад солнца

………………………………….

Я на душу твою не зарюсь!

Нерушима твоя стезя.

В руку, бледную от лобзаний,

Не вобью своего гвоздя.

И по имени не окликну,

И руками не потянусь.

К восковому святому лику

Только издали поклонюсь.

И, под медленным снегом стоя,

Упаду на колени в снег,

И во имя твоё святое

Поцелую вечерний снег -

Там, где поступью величавой

Ты прошел в гробовой тиши,

Свете тихий - святыя славы –

Вседержитель моей души.

Стихотворение кончается прямо из Вечерни церковной – “Свете тихий святые славы, пришедше на запад Солнца, видевше свет вечерний” и так далее.

Когда смерть Блока, так сказать, ею заранее обыгранная, стала фактом, то на 9-й день Цветаева разрождается вторым малым циклом стихов. Впоследствии эти два цикла были объединены ее, так сказать, наследницами, то есть Ариадной Эфрон (дочь) и Анной Саакянц (исследовательница), как “Стихи к Блоку”.

Из откликов на смерть, то есть, уже идёт плачь по мёртвому.

Други его, не тревожьте его!

Слуги его, не тревожьте его!

Было так ясно на лике его:

Царство моё не от мира сего.

Вещие вьюги кружили вдоль жил,

Плечи сутулые гнулись от крыл,

В певчую прорезь, в запекшийся пыл -

Лебедем душу свою упустил!

Падай же, падай же, тяжкая медь,

Крылья изведали право: лететь!

Губы, кричавшие слово: ответь! -

Знают, что этого нет – умереть!

Зори пьет, море пьёт - в полную сыть

Бражничает. – Панихид не служить!

У навсегда Повелевшего – быть! -

Хлеба достанет его накормить!

Последняя строка совершенно соответствует действительности. Блок умер от голодной подагры (она же - дистрофия) на почве трёхлетнего голодания, то есть, попросту говоря, умер с голоду.

Цветаева дважды возвращается к этому вопросу: кроме этих строк, он задан в ее очерке[214] “Пленный дух” (об Андрее Белом), где она приводит (фактически) выступление Андрея Белого в каком-то писательском собрании. От него ждали каких-то литературных воспоминаний, поскольку они с Блоком были друзья первой молодости, а он вышел и заорал на всю эту самую советскую элиту, что – “с голоду, с голоду, с голоду! - голодная подагра (как бывает и сытая) – душевная астма”.

Дальше он (А. Белый) заявил, что “у меня нет комнаты, а я вижу здесь же в зале дармоедов, паразитов (а это уже новая советская элита – В.Е.), у которых по две, по три комнаты, под различными предлогами, по предлогу на комнату. И, вообще, я буду кричать, пока меня не услышат” - и дальше, конечно, с юродством, что “вы здесь дармоеды и паразиты, а я – пролетариат”. (Сам факт не оставляет никаких сомнений – эта самая обласканная в 80-м году Надежда Павлович, которую, можно сказать, вытащили из нафталина, - она только пыталась оспорить всё, но к этому времени она была уже довольно сильно опозоренная).

Во всяком случае, что касается надгробного плача Цветаевой (15 августа, 9‑й день), то она позднее начала писать стихи на его смерть, пожалуй, более церковные – в ней произошел существенный сдвиг в сторону благочестия. До этого она пускалась на разные выверты, в том числе, и насчёт переселения душ: она недаром считала себя ученицей Максимилиана Волошина, с этой его антропософией. Знаменитое стихотворение