Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

Но сейчас ей не нужны были странные звуки. Она лежала на спине, глядя в тёмный прогал под крышей, в котором еле виднелись балки, одну руку бросив вдоль тела, а другую положив через грудь Акута так, чтобы пальцы касались его живота. И чуть заметным, но уже привычным усилием держала руку немножко на весу, делала её легче, колыхая в такт дыханию мужчины. Слушала звуки их дома. Еле слышно потрескивал в очаге засыпающий огонь. Иногда трещал сильнее, и Найя знала: сейчас из сумрака появится поперечная балка. Красивая, чуть закопчённая поверх срезанных толстых сучьев. Где-то там сидит Синика, она не слышит его дыхания, но зато время от времени мышелов с чуть слышным чмоканием вылизывает шерсть, и Найя улыбается, воспоминая: однажды не удержался на балке и свалился, дико оря, в кучу старых мешков в углу. Акут целовал её, дернувшись, прикусил ухо, и Найя завизжала. А Синика удалился с достоинством, и она подумала тогда: гонору у него столько же, сколько у каждой земной кошки. Хотя они внешне, кажется, вовсе другие… Мех точно не синий у кошек. Или бывает и синий?

Кроме огня и мышелова, за стенами поцокивали маленькие шажки. Это бродил матёрый мыш, а цокали вовсе не коготки, а края выпуклого хитинового панциря, когда мыш стукался им о стену. Мыш жил в хижине давно, Акут, пожав плечами, сказал на её расспросы — всегда. И Синика коротал время, выслеживая старика. Но тот был хитёр, и после неудачной охоты Синика притворялся: вовсе и неважно ему, ну ходит древний мыш, всё равно там кроме панциря и сожрать нечего… Попритворявшись, Синика приходил к Найе за утешением. Она совала ему кусочки чёрного гриба и щекотала пушистый живот. Акут крутил головой, глядя. Удивлялся. А Найя удивлялась в ответ. Спрашивала, ну неужели тут никто не играет со зверьём? Она помнила, как Акут, смеясь, сказал про то, что голову свернуть птичику, и вся недолга. Подумала тогда: он просто шутит так, по-дурацки. Но нет. В этом мире, казалось, каждый был сам по себе. Вот твой муж и твои дети, женщина, люби их. Другие семьи пусть любят только своих. А звери — для пользы.

На реке всплеснуло, охнуло грузно, и сразу зашелестели деревья. Водятся ли в реке бегемоты? Или ещё кто большой? Надо будет спросить мужа, когда проснётся. Убирая руку, тихо-тихо повернулась на бок. Лежать на локте было неудобно, но она всё-таки лежала, сдерживая свое дыхание, чтобы слышать его — мерное, сонное. И снова, как это бывало сейчас с ней постоянно, мягкой сеткой накрыло её счастье. Он — её муж? Счастье сопровождало всё, что связано с её мужчиной. Вот подумала «её» и снова растерялась от радости…В стриженой голове, под волосами, которые ни с того ни с сего стали виться кудряшками, ходили важные толковые мысли, и на лицах их играли усмешечки. Чему радуешься, спрашивали толковые мысли, ну мужик, самый обыкновенный, не красавец и не такой, на каких ты западала всю жизнь. Полупустой домишко, ходишь босиком, руки вечно в краске, пальцы исколоты деревянными и костяными иглами. И он так же. Да ещё и баб к нему перебегало полдеревни, ох, найди, дурочка, женщину, которая не лежала вот тут, на этом самом месте, женщину, которую не трогал он своими жёсткими руками…

Найя не мешала важным мыслям. Пусть ходят. А то ведь совсем можно сойти с ума с таким счастьем, да ещё и без мыслей в голове. И любая из этих трезвых мыслей снова вызывала в ней прилив удивленной радости. Будто кто-то большой, наблюдая и покачивая головой, подталкивал её в плечо огромной мягкой ладонью — к счастью.

Они даже поругаться не смогли в тот день, когда, узнав от Онны про женщин, она растолкала Акута и, крича, расплакалась, чтоб он тут же обнял и стал целовать, путая пальцы в коротких волосах на её затылке. Потом, устав от любви, спали вместе…

Слушая дыхание мастера, легла удобнее, прижалась к его плечу щекой. Осторожно закинула на его бедро голую ногу. И тут же пожалела об этом, потому что — голые и слишком близко. Сон, реявший над ней мягкой паутиной, улетел, рассыпался. Вздохнув, прижала руку к груди, чтоб сердце стучало сперва в её кулак. Надо дожить до утра. Не будить же его каждые два часа в самом деле! И, повернув лицо, стала, еле касаясь губами, целовать мужское плечо.

Акут заворочался, и она перестала дышать, прислушиваясь. Повернулся и, шаря жёсткой рукой поверх скомканной мягкой шкуры, нашёл ее ногу, перекинул через себя поудобнее, мягко развернул Найю. И она закрыла глаза, уплывая в мерное движение тел.

Синика перестал вылизывать лапу, сел, обернувшись хвостом, и слушал, как внизу, под ним, сбиваются всё быстрее и быстрее горячие тела, слипаясь кожей и расходясь в стороны, чтобы снова удариться друг о друга. И, дослушав до стона и рычания, улёгся на балке плашмя, закрыл круглые глаза.

Через минуту спали, трое. Только старый мыш ходил, стукаясь панцирем о миски на полу и, найдя, утащил в угол мешочек с остатками орехов, там и сгрыз.

Во сне Найя летела, обняв свою Ноа, черноволосую и смуглокожую, зарывала лицо в её длинные, треплемые ветром волосы и без слов пыталась рассказать ей о своем счастье. И Ноа, отодвигая голову, смотрела на неё, слушала и кивала, тоже смеясь.

— Мы правильно летим, Ноа, да? — спрашивала и радовалась заранее, уверенная в ответе. Полёт казался движением в русле огромной небесной реки, что сама увлекает её за собой.

— Ты любиш-шь, — отвечала ей Ноа вместо утвердительного ответа, и Найя понимала, это и есть «да».

— Люблю… — она смотрела вниз, видела запрокинутые лица. И любила. Маленького, измученного серыми бабочками Мерути, его запутавшегося отца и красивую мать, с волной прекрасных волос по плечам и вечной заботой о доме и детях. Тонкую Оннали с цветком в браслете на щиколотке и грузную Бериту, научившую её понимать тамму. Бедного пьяного Тику и его незнакомую Карью, которую, может быть, он выдумал, но всё равно и её надо любить. Маленькую Ладда-ху, принявшую её имя, чтобы защитить своего будущего сына. И толстого Мененеса с его глупыми мыслями, что ворочались в голове, как камни, — вождя, который полюбил и стал беззащитен.

Вздохнула так сильно, что закололо в груди, и, прижав свою Ноа за плечи, рванулась ещё выше, туда, где сияла круглоликая Айна, обречённая на вечную любовь к бледному от ярости Еэнну. И, глянув вниз, увидела мир, который жил под тучами, странный мир со странной любовью, которой будто кто-то всё время подрезал крылья. И, плача от жалости, поняла: она его любит. Леса, круглившие кроны огромных деревьев, реки, сходящиеся к морю, в котором она обязательно будет плавать. Серые скалы, торчавшие вдалеке, и бескрайнюю степь за их грядой…В этом мире Синика и старый мыш, птичики, спящие в мокрой листве, лесные коты с мехом цвета молодого мёда, и морщинистые слоны, живущие там, где редко ходят люди. Столько всего!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});