Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

и примечал, что оно начинает темнеть — значит, месяц спустился еще ниже и спрятался за крышами домов.

В кухне стало совсем темно. Лица бойцов теперь освещались только огоньками цыгарок.

Куделин курил, причмокивая, выпускал дым через ноздри и при каждой затяжке вздыхал. Тимофей чувствовал, что старший пятерки чем-то обеспокоен.

— Долго же «кукушка» нам не кукует, — сказал он.

— Закукует, — сказал Куделин. — Старше нас с тобой есть — знают… Да оно и лучше, — прибавил он. — Месяц сядет — темнее станет, неприметнее будет нам оружие достать…

Покурив и помолчав, бойцы надели полушубки, затянули потуже пояски. Однако из дома никто не вышел, и все, опять сгрудившись, сели у печи на полу.

Окно внезапно почернело, будто вместо ожидаемого утра снова вернулась ночь.

— Упал месяц, — тихо сказал Тимофей. — Скоро дело к рассвету. В самый бы раз теперь начинать…

Ему никто не ответил, но все повернули головы к потемневшему окну и прислушались. Так, неподвижно, с неразличимыми в темноте лицами, просидели они еще минут пятнадцать, когда вдруг донесся гудок «кукушки». «Кукушка» кричала на самых высоких нотах, отрывисто, с перебором.

— Айда́, ребята! — крикнул Куделин и вскочил на ноги.

Впятером они выбежали на крыльцо и врассыпную бросились к когда-то упавшей и густо засыпанной снегом поленнице.

Тимофей хорошо помнил место, где лежит его винтовка. Он сам прятал ее. Обежав поленницу, он остановился возле кучей сваленных дров и, откинув верхние поленья, протянул руку в открывшееся отверстие. Там, на дне неглубокого колодца, он сразу нащупал обернутый мешковиной винтовочный приклад.

Осторожно, чтобы не осыпать дров, Тимофей вытащил винтовку и поспешно стал освобождать от мешковины. На снег, лязгнув, упали три обоймы. Это был скудный запас на каждую винтовку и на каждого бойца. Остальное нужно было взять в бою.

Тимофей нагнулся и подобрал обоймы — две он сунул в карман, а патронами третьей тут же, у поленницы, зарядил винтовку.

Со всем этим ему удалось управиться раньше других, и к воротам он подбежал первым. Приоткрыл калитку и прислушался.

В поселке было еще тихо. Но вот где-то хлопнула неосторожно прикрытая дверь, где-то забрехала собака, в соседнем дворе, будто сучок с мороза, щелкнул затвор винтовки и заскрипели по снегу торопливые шаги.

К Тимофею подбежал Куделин. За ним бежали остальные бойцы.

— Ну, что там? — шепотом спросил Куделин.

— Видать, по соседству собираются, а в улице спокойно, — сказал Тимофей.

— Оружие? Патроны? — спросил Куделин.

— Все в порядке, — ответил кто-то из бойцов.

— За мной! — Куделин широко растворил калитку и первым выбежал на улицу.

Тимофей выскочил следом за ним.

Теперь на улице не было уже той тишины, которая стояла в поселке, когда Тимофей выходил на крыльцо. Скрипел снег под ногами выбегающих из дворов людей, хлопали калитки, слышались негромкие выкрики.

— Хорошо… — говорил Куделин бегущему рядом Тимофею. — Разом высыпали, начали лихо…

В стороне, у станции, послышались винтовочные выстрелы: один, второй, третий. Гулко раздались в морозном воздухе. Кто-то испуганно закричал и смолк.

Тимофей приостановился. Ему хотелось бежать туда, где стреляли.

— Давай, не задерживайся! — крикнул Куделин. — Милицию, видать, на станции разоружают… Не наше дело… Нам — на горбовину.

Они выбежали на окраину поселка, туда, где дорога, переваливая через холм, вздымалась крутым горбом. Дальше за горбовиной уже не было поселковых домиков и лежала широкая белая степь.

В увале перед горбовиной и на самой горбовине толпились вооруженные рабочие. Среди других Тимофей сразу узнал ремонтника Игнатова. Когда-то, служа в армии, он был унтер-офицером. Теперь его выбрали командовать взводом.

Плечистый и приземистый, Игнатов в сумраке казался непомерно толстым и широким, как ямщик в дорожном тулупе поверх шубы. Протянув короткую руку к поселку, он что-то объяснял собравшимся к нему старшим пятерок.

Тимофей взобрался на самую вершину горбовины, огляделся кругом и прислушался.

Стрельба на станции смолкла. Стихли скрип снега и хлопанье калиток. Вдалеке на горизонте дотлевало рассеянное зарево умирающего месяца. Поземка стихала, но все еще лениво мела легкую, как пар, снежную пыль, взвихривала ее на гребнях сугробов, клубила в темных котловинах ближе к железнодорожной насыпи.

Небо начинало сереть, и померкли предутренние звезды.

— Глядите, товарищи, бежит, бежит… Видать, связной от штаба, — крикнул кто-то в стороне от Тимофея.

Тимофей обернулся и увидел бегущего к горбовине человека с винтовкой.

Он бежал что было мочи и, взобравшись на горбовину, закричал, не переводя духа:

— Товарищи рабочие, победа. Милицию разоружили, пардону запросила, и штыки в землю… Теперь все Куломзино наше — своя Советская республика. Над станцией — красный флаг…

Он был возбужден, не знал, как поделиться своей радостью с товарищами, и, говоря, смеялся.

— Победа, товарищи, победа… А кто тут из вас командир?

— Я командир, — сказал Игнатов, протискиваясь сквозь плотное кольцо окруживших связного рабочих.

— Победа, товарищ командир, — повторил связной, но теперь обращаясь к одному Игнатову. — У милиции пороху не хватило — не приняла боя. Кричали война до победы, а на деле…

— А что за стрельба на станции была? — спросил Игнатов.

— Комендант станции да трое милиционеров бежать пустились, по ним и стреляли — останавливали, — сказал связной. — А вам, товарищ командир, — прибавил он, будто только теперь вспомнив, что послан с поручением, — вам, товарищ командир, приказано здесь стоять до времени и держать наблюдение за степью. Товарищ Коновалов, как с делами маленько разберется, сам сюда будет…

— А как в городе? Что про город слышно? — спросил кто-то.

— Пока ничего не слыхать, — сказал связной. — Разведку туда товарищ Коновалов