Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

«Обвиняемый, — говорилось в приговоре, — признал себя виновным по всем пунктам предъявленного ему обвинения». Эта сухая канцелярская фраза вмещает далеко не всю правду: Дитцен признавался во всем охотно и с радостью, беря на себя даже то, чего на самом деле не было. Он сильно завысил суммы своих растрат: так, в Любгусте, конечно, обнаружились подделанные счета, но получил Дитцен в конечном итоге всего на одну тысячу девяносто марок и восемьдесят девять пфеннигов больше, чем ему причиталось. Графское Управление в Нойхаусе проверять счета не стало, а поверило Дитцену на слово и предъявило ему иск на все десять тысяч (через несколько лет Фаллада выплатил по этим, так и не проверенным, счетам весь долг до последнего пфеннига). Но как бы там ни было, а «самооговор» Фаллады, которому хотелось получить срок побольше, — факт установленный. Когда Пауль Мейер навестил его в Моабите и сказал, что срок ему, наверное, сократят, Фаллада запротестовал: «Я хочу пройти здесь полный курс лечения от алкоголизма!»

Позже, в январе 1928 года, когда до конца срока оставалось уже немного, он потребовал пересмотра дела: не для того, чтобы сократить срок, а «для уточнения некоторых обстоятельств». «На эти растраты, — писал он, — я пошел только из-за пристрастия к наркотикам. Потребность в морфии, а затем в алкоголе постоянно заставляла меня добывать все больше денег». По его словам, он потому и шел на преступление, что ни один курс лечения до сих пор не давал желаемого результата. А ложиться в специальную лечебницу ему не хотелось, ибо, побывав в клиниках и санаториях, он боялся их больше, чем тюрьмы, и пошел, таким образом, вполне сознательно на нарушение 51-й статьи Уголовного кодекса Веймарской республики.

Когда судебный психиатр, профессор Цимке, сказал, что его ждет «непродолжительная изоляция», Дитцен выдумал множество преступлений, которые совершил якобы еще до того, как пристрастился к наркотикам. Впрочем, эти свои «версии» он составил так, что в случае нужды мог доказать, что выдумал их: вылечиться он, конечно, желал, но сидеть в тюрьме слишком долго не собирался. Вот таким довольно сложным и необычным способом ему наконец удалось прорвать заколдованный круг и избавиться от пагубной привычки.

Выйдя в марте 1928 года на свободу, он направился в Гамбург. Там ему пришлось на собственном опыте убедиться, как трудно живется выпущенным из тюрьмы людям. Некоторое время он живет в Доме призрения для бывших заключенных и работает в специально открытом при доме машинописном бюро. Потом находит меблированную комнату. В июле поступает помощь и от семьи: адвокат Фриц Бехерт, муж сестры Дитцена, передает ему небольшую ссуду. Дитцен пытается прожить на заработки от печатания адресов в машинописном бюро, но вскоре убеждается, что это невозможно. И восьмого августа пишет письмо Эрнсту Ровольту, где просит «дать ему еще один шанс»: он готов выполнять «любую, даже самую последнюю работу». А с дурными привычками, пишет он, покончено навсегда.

И это он пишет уже не для того, чтобы произвести впечатление: он вступает в Общество трезвости и даже читает там лекции. Через это общество он знакомится с семьей Исселей, которые соглашаются сдать ему комнату на то время, пока не вернется из санатория их дочь. Когда же наконец 13 октября Анна Иссель возвращается, Дитцену для краткого знакомства со своей будущей женой остается всего один день: в тот же вечер он покидает Гамбург, так как один из чиновников его бывшей тюрьмы нашел для него работу в Ноймюнстере. Через несколько дней Дитцен становится сборщиком объявлений для газеты «Генераль-Анцайгер» и работает столь усердно, что вскоре добивается повышения, а потом становится и репортером в отделе местной хроники.

Чтобы вновь привыкнуть к жизни на воле, а тем более — к роли молодожена, требуется время. Только через полгода после освобождения он наконец решается описать кое-что из своих тюремных приключений. В ноябре 1929 года он посылает в издательство «Ровольт» первый «небольшой отрывок» своих тюремных воспоминаний объемом в 26 страниц.

Конечно, это не «воспоминания» в прямом смысле слова. Даже нойхаусская история, легшая в их основу, узнается с трудом. Правда, герой «отрывка» тоже едет куда-то поразвлечься, тоже растрачивает казенные деньги, тоже добровольно является в полицию — и тоже просит срок побольше: «Хочу бросить пить!» Но на этом сходство кончается: все прочие факты и детали — совершенно не совпадают.

Фаллада использовал и записи о своем первом, грейфсвальдском заключении, переписывая целые пассажи из старого тюремного дневника — например, описание борьбы с клопами или добывания огня при помощи «кремня, ремня и железяки». Фрагмент «Три года нечеловеческой жизни» доказывает, что Фаллада не намеревался как можно точнее изложить все, что произошло с ним самим: подлинные факты перерабатываются почти до неузнаваемости, превращаясь в чистой воды «беллетристику».

В целом этот период составляет для Фаллады как бы общий фон, необходимое условие возникновения романа. И Дитцен, и Куфальт происходят из «благополучной семьи», оба — недоучившиеся гимназисты, оба растрачивают чужие деньги; оба попадают сначала в тюрьму, потом — в Дом призрения для бывших заключенных и получают работу в машинописном бюро. Наконец, оба ищут подписчиков и объявления для местной газеты: один — для «Генераль-Анцайгер». другой — для «Городского вестника». Дитцену, кроме того, удается стать секретарем «Общества содействия туризму», тогда как Куфальт так и не смог отобрать у «гениального пьяницы» Дитриха этот его (шестой по счету) пост.

Этим, однако, сходство автора со своим персонажем и ограничивается. Куфальта так же нельзя считать «автопортретом» автора, как нельзя считать им Тредупа и Пиннеберга. Даже если согласиться, что Рудольф Дитцен, писавший в тюрьме дневник и анализировавший в нем сам себя, не мог не перенести каких-то черт «себя тогдашнего» на своего героя. Конечно, многое в жизни этих его героев, особенно Пиннеберга, основывалось на личных переживаниях автора, да и сам автор мог обнаружить некоторые из их черт характера в себе самом. И тем не менее Фаллада никогда не писал о себе, и его романы менее всего автобиографичны как раз там, где сходство между фабулой и фактами биографии писателя кажется наконец бесспорно установленным.

Тюремную жизнь автор изучал не «по источникам и документам», а на собственном почти трехлетнем опыте. Моделью для описываемой им тюрьмы небольшого гольштинского городка послужил не патриархальный «исправительный дом» в Грейфсвальде, а ноймюнстерский централ. Правда, некоторые детали взяты Фалладой из старого, грейфсвальдского дневника 1924 года: когда Куфальт проводит ночь в участке, повторяется история с клопами, а вернувшись под конец в свою «любимую камеру», он с удовлетворением обнаруживает за парашей кресало, кремень и трут — те самые «железяку, кремень и ремень».

Любопытна и история окончательного заглавия книги. Та надпись, которую Дитцен 22 июня 1924 года обнаружил на внутренней стенке шкафчика в камере номер 32, гласившая: «Кто однажды украл и попал сюда, еще не раз тут побывает», видимо, прочно засела у Фаллады в голове, если он почти семь лет спустя в тринадцатой сцене второй главы написал: «Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды, тот будет хлебать ее всю жизнь»!

Как трансформировался у Фаллады тот материал, который он сам считал «реальностью», «подлинным фактом», а не «вымыслом», можно показать на двух примерах, на первый взгляд мало схожих друг с другом. Так, в основу образа Бацке лег отнюдь не какой-то «обыкновенный жулик», как может показаться на первый взгляд. Юрген Мантей писал:

«Писателя Герберта Бланка в 1934 году отправили в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Там на поверке рядом с ним оказался заключенный с зеленым треугольником на робе, „злостный рецидивист“. Он неожиданно обратился к Бланку:

— Ты что, политический?

— Да.

— Небось писатель?

— Писатель.

— А Ханса Фалладу знаешь?

— Конечно, знаю, а что?

И рецидивист заявил с гордостью:

— Бацке — это я!»

Правда, этот анекдот — явный вымысел, потому что Равенсбрюк был открыт только в 1939 году, к тому же как женский лагерь, а Герберт Бланк, напечатавший в 1931 году в издательстве «Ровольт» под псевдонимом Вейганд фон Мильтенберг книгу «Адольф Гитлер: Вильгельм III», попал в лагерь, по свидетельству его сына Ульриха, только в 1944 году. Ульрих Бланк полагает, что подобная встреча имела место, и позже его отец действительно рассказывал о ней Эрнсту Ровольту, но до Мантея этот рассказ дошел уже в сильно измененном виде. «Прообразом Бацке, — пишет Ульрих Бланк, — послужил взломщик Эрнст Граске, с которым мой отец познакомился в бранденбургской тюрьме Герден в 1936 году. Много раз судимый, этот Граске (кстати, родной брат тогдашнего директора берлинской гимназии „Ам грауэн Клостер“) сидел теперь за попытку ограбления церкви в замке Кадольцбург в Кронахе, предпринятую им по заданию одного антиквара, которого интересовали имевшиеся там алтарные росписи. Хотя сейчас я воспроизвожу этот рассказ по памяти, думаю, что первоначально эта история была все же именно такой». Где сам Фаллада познакомился с Граске, в Ноймюнстере или в другой тюрьме, как именно они познакомились и как Граске превратился в Бацке — на эти вопросы, к сожалению, уже нельзя получить ответа.