Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

Старик хватил ртом воздух и умер мгновенно; его руки и ноги продолжали судорожно подергиваться после смерти. Юноша бессильно заскреб ногтями по шелку. Он не мог повернуться, не мог шевельнуть телом, только упирался руками и ногами и вертел головой, но все равно не мог увидеть, что произошло, не мог понять ничего, кроме того, что все его тело вдруг словно раскрылось и жизнь быстрым потоком вытекает из него. Вой ужаса собрался у него в горле, Тодо прыгнул вперед, накинул удавку, чтобы не выпустить его, – и опоздал на долю секунды. Крик оборвался и повис в ставшем теперь зловонным воздухе.

В то же мгновение он и Хирага круто повернулись к двери. Хирага вытянул руку с ножом. Тодо, Дзёун и те сиси, что оставалось в коридоре, замерли с поднятыми мечами, сердца бешено колотились в груди, все приготовились нападать, отступать, драться, прорываться сквозь противника, умирать, но сражаться и умирать с честью. Позади Хираги тонкие руки юноши цеплялись за горло, его длинные, совершенной формы крашеные ногти царапали кожу вокруг проволоки. Пальцы задрожали, остановились, судорожно затрепетали, остановились, затрепетали. И замерли неподвижно.

Тишина. Где-то шумно заворочался спящий, потом успокоился и снова уснул. По-прежнему никаких криков или сигналов тревоги. Постепенно сиси приходили в себя, пядь за пядью отступая от края пропасти, на котором стояли, тела их покрылись потом, в голове шумело, все чувства притупились. Хирага дал сигнал отходить.

Они тут же подчинились, кроме Дзёуна, который забежал в комнату, чтобы забрать меч Хираги. Он сел на мертвые тела верхом, но у него не хватило сил ни выдернуть меч одним рывком, ни извлечь его, раскачивая. Хирага махнул ему рукой, показывая, что сделает это сам, но и у него ничего не вышло. На низкой лакированный подставке лежали мечи убитых. Хирага взял один из них. У двери он оглянулся.

В чистом ровном свете масляной лампы оба тела напоминали одну чудовищную, многоногую, с человеческими головами стрекозу; смятые одеяла раскинулись как ее великолепные переливчатые крылья, его меч торчал, будто гигантская серебряная булавка. Сейчас он мог видеть лицо юноши – оно показалось ему очень красивым.

Ёси прогуливался по стене замка вместе с Койко, девушка едва доставала ему до плеча. Легкий холодный ветерок доносил к ним наверх тяжелый запах гниющих водорослей, обнажившихся с отливом. Ёси не замечал его. Вновь его глаза, моргнув, поднялись от города внизу к луне, и он засмотрелся на нее, погруженный в свои мысли. Койко терпеливо ждала. Ее кимоно было из тончайшего шантунгского шелка с исподним кимоно алого цвета; волосы, не убранные в прическу, падали до самого пояса. Его кимоно было простым, шелковым, но простым, и мечи простыми, простыми, но острыми.

– О чем вы думаете, господин? – спросила она, решив, что пришло время развеять его мрачное настроение. Хотя они были здесь совершенно одни, она понизила голос, хорошо зная, что нигде внутри замка нельзя было по-настоящему чувствовать себя в безопасности.

– Киото, – ответил он одним словом. Так же тихо.

– Вы будете сопровождать сёгуна Нобусаду?

Он покачал головой, хотя про себя уже решил отправится в Киото раньше торжественного кортежа – обманный жест получился у него с привычной естественностью.

Каким-то образом я должен остановить этого юного идиота и стать единственным связующим звеном между императором и сёгунатом, думал он; разум его осаждали окружавшие его со всех сторон трудности: изначальное безумие этого государственного визита; Андзё, чье влияние в Совете повлекло за собой его одобрение; Андзё с его ненавистью и интригами; ловушка, которой является для меня этот замок; многочисленные враги по всей стране, главные из которых Сандзиро, правитель земли Сацума, Хиро, правитель Тосы, и Огама, правитель Тёсю, последний теперь держит в своих руках Дворцовые Врата, принадлежащие нам по праву рождения. И вдобавок ко всем ним, словно волки, с чьих клыков капает слюна, выжидают удобного момента, чтобы наброситься на нас, гайдзины.

С ними нужно разобраться, навсегда. Этого мальчишку Нобусаду и принцессу необходимо нейтрализовать, навсегда.

Окончательное решение проблемы гайдзинов ясно: любым способом, какой мы только сможем изобрести, ценой любых жертв, мы должны стать богаче них и превзойти их вооружением. Это должно составить суть тайной политикой нашей страны, отныне и навсегда. Как достичь этого? Я пока не знаю. Но в политике мы должны убаюкивать их лестью, не давать им обрести устойчивость, используя их глупые представления против них самих, и призвать на помощь свои более высокие способности, чтобы надежно заключить их в кокон неуверенности и ложных представлений.

Нобусада? Тут тоже все ясно. Но не он представляет собой настоящую угрозу. Она. Беспокоится мне следует не из-за него, а из-за нее, принцессы Иядзу, она является подлинной движущей силой, стоящей позади него, и впереди.

Неожиданно возникшая в его мозгу картина принцессы с торчащим пенисом и Нобусады, наделенного женскими частями, заставила его улыбнуться. Из этого получилась бы замечательная сюнга, весело подумал он. Сюнга представляли собой эротические, ярко раскрашенные гравюры на дереве. Они были очень популярны и высоко ценились среди торговцев и владельцев лавок в Эдо. Вот уже более века они были запрещены сёгунатом как слишком вольные для представителей этого низшего сословия, к тому же их было слишком легко использовать для злого осмеяния тех, кто стоял выше на сословной лестнице. В незыблемой иерархии Ниппона, установленной тайро, диктатором Накамурой, а затем закрепленной на грядущие века сёгуном Торанагой, первыми шли самураи, вторыми – крестьяне, третьими – все люди искусства, мастера и ремесленники и последними – презираемые всеми купцы и торговцы, «пиявки на теле тружеников», как называло их Завещание. Презираемые потому, что все остальные нуждались в их умении и богатстве – больше всего богатстве. Особенно самураи.

Поэтому в правилах, некоторых правилах, допускались послабления. И в Эдо, Осаке и Нагасаки, где жили по-настоящему богатые купцы, сюнга, хотя и запрещенные официально, раскрашивались, вырезались и с веселой улыбкой производились лучшими художниками и граверами страны. В каждую эпоху художники, состязаясь друг с другом в борьбе за славу и богатство, продавали их тысячами.

Экзотические, откровенные, но всегда с гаргантюанскими гениталиями, увеличенными до уморительно огромных размеров, лучшие из сюнга в совершенстве передавали каждую деталь, влажную и подвижную. Столь же высоко ценились выполненные в стиле юкиё-э портреты ведущих актеров, чья распущенность была постоянным предметом сплетен и скандалов – женщины-актрисы не допускались законом, поэтому женские роли исполняли специально обученные актеры, оннагата, выше же всего ценились гравюры с изображением самых знаменитых куртизанок.