Особенности национального пиара. PRавдивая история Руси от Рюрика до Петра - Владимир Мединский

Царь написал ему послание, озаглавленное так: «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии врагу Божию и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дому и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню (во как! ©) и злому пронырливому злодею казначею Миките»[138]. Здесь интересно даже не то, что великий государь обеспокоился пустяковым, в сущности, случаем — ну, задело человека.

Любопытно, что могущественный царь, которому ничего не стоило стереть какого-то казначея в порошок, вероятно, перечитав обращение и довольно усмехнувшись, в самом письме меняет тон. Он пишет, что будет просить милости у чудотворца Саввы, чтобы он оборонил его, царя, от казначейского злонравия: «Рассудит нас Бог с тобою, а опричь того мне нечем от тебя оборониться». Это царю — от монастырского казначея?!

Как же страшно было монаху, получившему яростное царское послание! Сперва страшно, а потом стыдно. Как странно о таких случаях было узнавать иностранцам. Как приятно — русским...

Вот вам естественный гений пиара — даже в мелочах.

В 1660 году бежал за границу сын будущего главы Посольского приказа[139], кадрового дипломата Афанасия Ордина-Нащокина. Молодой человек подавал большие надежды, но иноземные учителя вскружили ему голову рассказами о Западной Европе, и сын подставил отца, нанеся удар по его карьере.

Ордин-Нащокин просил отставки. Что же ответил царь? «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку; с чего ты взял просить об этом? Думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын? От малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть на мир Божий и его дела; как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро воротится»...

Ну мог ли после такого «царского разноса» боярин Ордин-Нащокин не положить жизнь за царя, коли потребуется?

Иванов С. В. (1864-1910). Приезд иностранцев. XVII век

День царя

«Свита играет короля» — говаривали французы. Верно, играет. Имидж Государя делает его двор. Алексей Михайлович при своей простоте и неприхотливости сумел завести двор богатый, красивый и пышный. И еще добрый и хлебосольный.

«Двор московского государя, — писал англичанин Карлейль, — так красив и держится в таком порядке, что между всеми христианскими монархами едва ли есть один, который бы превосходил в этом московский. Все сосредоточивается около двора. Подданные, ослепленные его блеском, приучаются тем более благоговеть пред царем и честят его почти наравне с Богом». Вообще, все иноземцы, посещавшие Москву, поражались величию двора «тишайшего государя». Даже те, кто своими глазами видели Версаль! Алексей Михайлович являлся народу не иначе, как самым торжественным образом.

Его поведение было образцовым для каждого батюшки-царя. Все знали, что царь чрезвычайно религиозен. В церкви Алексей Михайлович порой выстаивал по пять-шесть часов, клал по тысяче земных поклонов, а то и по полторы тысячи. Обычно же у царя на обедню уходило около двух часов. Эта религиозная физкультура производила необычайно сильное впечатление на всю Святую Русь. Вот он, народный заступник перед Богом!

После нее в будни он занимался делами. Сохранились собственноручные записи царя — то, как он готовился к заседанию Боярской думы. Вопросы повестки дня разбиты на три группы. Те, по которым у царя нет своего мнения, и он оставляет их боярам. Те, которые он уже обдумал, но пока требуют обсуждения. И те, по которым он принял решение, и которые теперь надо только утвердить. Вообще, сильной стороной его правления было постоянное делегирование полномочий — у Алексея Михайловича всегда были приближенные, которым он мог доверить тот или иной участок работы.

По полудни дела оканчивались, начинался царский обед. Подавалось до семидесяти блюд. Царь часто отсылал их — с царского стола — тем, кому хотел сделать приятное. Но в чревоугодии его было трудно обвинить: Алексей Михайлович держал все посты и питался буквально по-монашески.

«После обеда царь, как всякий русский человек того времени, должен был спать до вечерни: этот сон входил как бы в чин благочестивой, честной жизни. После сна царь шел к вечерне, а после вечерни проводил время в своем семейном или дружеском кругу, забавлялся игрою в шахматы или слушал кого-нибудь из дряхлых, бывалых стариков, которых нарочно держали при дворце для царского утешения. Тот рассказывал царю о далеком Востоке, о Кизильбашской земле; другой — о бедствиях, какие испытывать довелось ему от неверных в плену; третий, свидетель давно минувших смут, описывал литовское разорение...», — повествует Костомаров. Это было для царя чем-то вроде телевизора.

Под конец своего царствования Алексей Михайлович имел свой дворцовый театр и по вечерам любовался «комедийными действами» с музыкой и танцами.

Вот это было ново. Он первый начал ослаблять строгость этикета, заведенного при московском дворе. Ездил к придворным в гости, входил в их домашние дела, приглашал их к себе на вечерние пирушки, где поил допьяна вельмож и духовника, причем некий немчин «в трубы трубил и в органы играл».

Тут что-то знакомое, правда? Ну, конечно, пир Петра Великого! Ведь Петр I был сыном Алексея Михайловича.

Новизны

Таким образом, Алексей Михайлович прочно держался православной старины и при том совершенно не чурался иноземных новшеств. Среди его собственных детских игрушек были конь немецкой работы и детские латы, сделанные для царевича немецким мастером. В отрочестве его одевали в немецкое платье. Своим детям он дал в учителя западнорусского ученого монаха, который учил царевичей латинскому и польскому языкам. Царь ездил в немецкой карете, брал с собой жену на охоту, водил ее и детей на иноземную «комедийную» потеху.

Все это было ново, и все это были признаки обновления — грядущего и неизбежного. Но западная новизна хлынет на Русь при Петре, а в эпоху Алексея Михайловича все это выглядело лишь как доказательство гибкости русского мира и ничуть не портило избранного им имиджа.

Царь едет в немецкой карете? Батюшке-царю охота почудить.

30 лет из 47

Алексей Михайлович вел себя так, будто не был всего лишь вторым представителем новой династии. Этот русский монарх тоже мог про себя сказать, как один французский король: «Государство — это я». Он настолько естественно ощущал себя на троне московских государей, что ни у кого и мысли не могло родиться о том, что в принципе могло быть как-то иначе. И что бы ни творилось в стране, народ знал: в Москве есть царь.