Хайдеггер: германский мастер и его время - Рюдигер Сафрански

В результате этих столкновений приват-доцент Штадельман, человек из окружения Хайдеггера, по настоянию последнего покинул лагерь. Хуго Отт обнаружил письма Штадельмана и Хайдеггера, в которых обсуждается данный эпизод. При ознакомлении с этой перепиской создается впечатление, что в отношениях между «рыцарем» и его «оруженосцем» произошел некий в высшей степени драматичный перелом. В письмах идет речь о верности до последней черты, о жертве, предательстве, вероломстве, раскаянии, состоянии подавленности. Хайдеггер утверждает, что «испытания лагерем», возможно, не выдержал никто, «но зато каждый обрел великое осознание того, что революция еще не закончилась. И что целью университетской революции является студент-штурмовик». Штадельман же, очевидно, оскорбленный тем, что Хайдеггер раньше времени отослал его домой «с поля боя», пишет: «И я еще никогда не понимал так ясно, как в Тодтнауберге, что принадлежу к лагерю революции… Дисциплину я выдержу – но я надеялся на большее, я верил в возможность быть преданным спутником». Хайдеггер отвечает: «Я знаю, что теперь должен снова завоевать Вашу преданность, которая не утратила для меня своего значения».

«Силы бытия», которые, очевидно, сыграли немаловажную роль в этой истории, – те же, что когда-то определяли характер мужских союзов, а потом движения «перелетных птиц». Но Хайдеггеру удалось соорудить сцену, на которой козни, интриги и конфликты, обусловленные динамикой внутригрупповых отношений, выглядят как нечто великое, как нечто такое, что – если воспользоваться выражением Хайдеггера из его ректорской речи – «способно выстоять в бурю». Хайдеггер постепенно стал пленником тех смыслов, которые сам же и вкладывал в реальность.

Но он вернет свободную подвижность своего мышления, когда откажется от участия в создании того коллективного художественного творения, каким является всякое народное сообщество, и вновь обратится к обычным творениям искусства и философии. Их он всегда умел «прочитывать» лучше, чем политическую действительность. Он чувствовал себя дома только в философии – и в стилизованной под философию действительности. Пожелав включиться – в реально-политическом смысле – в революционное движение, он предъявил к себе чрезмерно завышенные требования. Вскоре он поймет это и ретируется в свое сравнительно надежное убежище – в сферу философской мысли.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Короткое замыкание между философией и политикой. «Человек» в единственном и множественном числе. Исчезновение «различности». Отсутствие «онтологии различий». Второе приглашение в Берлин. Борьба Хайдеггера за чистоту национал-социалистского движения. Революционер как доносчик.

Философия должна овладеть своим временем, говорил Хайдеггер.

Пытаясь реализовать это требование, он, так сказать, вырвал свою фундаментальную онтологию из ее первоначального контекста.

Вспомним: В «Бытии и времени» человеческое присутствие описывалось на элементарном уровне, без учета исторических различий и противоречий между индивидуальными жизненными проектами. Настроения скуки и страха, которые Хайдеггер анализировал в своих лекциях начала тридцатых годов, тоже относились к бытию-в-мире вообще, а не к индивидуальным обстоятельствам присутствия в определенных ситуациях.

Хотя Хайдеггер иногда делал предметом своего анализа со-бытие (с другими), его мышление всегда было направлено только на человека как на представителя человеческого рода: der Mensch, das Dasein; то, что противостоит человеку, или то, в чем находится человек, Хайдеггер тоже обозначал как нечто единичное: die Welt («мир»), das Seiende («сущее»), das Sein («бытие»).

Но между человеком и великим Целым – бытием, духом, историей – имеется некая промежуточная область, где существуют die Menschen («люди» во множественном числе): многочисленные, отличающиеся друг от друга, преследующие разные интересы, взаимодействующие и только в этом взаимодействии совместно порождающие то, что может быть названо политической реальностью. В хайдеггеровской панораме присутствия исчезает вся эта сфера, онтологическое значение которой заключается во множественности и различиях между индивидами. Для Хайдеггера существует только два вида присутствия: подлинное и неподлинное, самость (Selbst) и обезличенный человек (Man). Конечно, Хайдеггер не стал бы отрицать, что проекты бытия у разных индивидов различны, однако эта «различность» не становится для него позитивным вызовом, он не относит ее к фундаментальным условиям человеческой экзистенции. Мы вынуждены жить, считаясь с тем фактом, что окружены людьми, отличными от нас, которых мы не понимаем или, наоборот, понимаем чересчур хорошо; которых мы любим или ненавидим, к которым мы равнодушны или которые кажутся нам загадочными; от которых нас отделяет пропасть или ничто не отделяет, – однако всему этому универсуму возможных отношений Хайдеггер не придает никакого значения, не включает его в число своих «экзистенциалов». Хайдеггеру, который ввел понятие онтологического различия, никогда не приходила в голову мысль разработать онтологию различий. Понятие «онтологическое различие» подразумевает: необходимо различать бытие и сущее. «Онтология различий» означала бы, что философия должна считаться с различиями между людьми и с обусловленными этими различиями трудностями и шансами, которые играют столь важную роль в совместной жизни.

В философской традиции уже давно проделывается один сбивающий с толку терминологический фокус: в ней всегда идет речь только о человеке, тогда как имеются в виду люди. На философской сцене действуют Бог и человек, или «я» и мир, или «ego cogito» («мыслящее «я»») и «res extensa» («протяженная вещь», «природа»), или, как у Хайдеггера, присутствие и бытие. Хайдеггеровское понятие «присутствия» тоже предполагает (хотя бы потому, что это подсказывается самой используемой здесь языковой формой) идентичность всего, что можно назвать «присутствием». Присутствие выдвинуто за «сущее в целом», говорит Хайдеггер[294]. Да, но прежде всего единичное присутствие выдвинуто за мир других присутствующих людей.

Вместо того чтобы осмыслить фундаментальный факт множественности этого человеческого мира, Хайдеггер обращается к «коллективному единому» – к собирательному понятию «народ». И на народ, как на нечто единое, распространяет экзистенциальный идеал «бытия самостью» – идеал, который, «собственно», изначально относился к индивиду, «отброшенному» к самому себе. «Изначальное требование» всякого присутствия, состоящее в том, «что оно должно сохранить и спасти свою собственную сущность», Хайдеггер (в речи, произнесенной во время лейпцигской «Манифестации немецкой науки в поддержку Адольфа Гитлера», 11 ноября 1933 года) приписывает народу, который, по его словам, тоже должен «сохранить и спасти свою собственную сущность». Что же представляет опасность для народа? Унизительные статьи Версальского договора, отторжение областей, прежде принадлежавших Германии, репарационные платежи. Какая организация санкционирует эти несправедливые меры? Лига Наций. А значит, Гитлер поступил правильно, объявив о выходе Германии из Лиги Наций, и правильно, что народ на плебисците (связанном с выборами в рейхстаг по единым спискам кандидатов) одобрил его решение. И теперь Хайдеггер освящает этот политический маневр своей «философией подлинности» (перенесенной с индивида на народ), интерпретируя его как «изначальное требование присутствия».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});