Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

Основание: Решение Ученого Совета факультета и Университета.

Проректор Московского университета Г. Д. Вовченко.

Да что Урланис. В. Н. Старовский с 1940 г. был главным статистиком страны, начальником ЦСУ СССР. Он пришел на этот пост после того, как были последовательно расстреляны три его предшественника – В. В. Осинский, И. А. Краваль и И. Д. Верменичев, – всем им по долгу службы приходилось заниматься и демографическими вопросами, так что их тоже можно включить в демографический мартиролог. Уж кажется, не было человека провереннее, чем Старовский, а и он чем-то не угодил – впрочем, может, просто решили припугнуть. В 1952 г. ЦК ВКП(б) вынес решение поставить перед ВАК СССР вопрос о лишении его ученой степени доктора наук. Но, в конце концов, обошлось, Старовский еще много лет оставался на своем посту, он пересидел на нем не только Сталина, но и Хрущева. Все же тот, кто знает, что такое идеологические проработки и «оргвыводы» тех лет, едва ли захотел бы оказаться тогда на его месте, равно как на месте Урланиса или тоже жестко критиковавшегося А. Я. Боярского. Но все-таки они остались на свободе, со своими семьями, продолжали работать. С арестованными было не так.

Люди внезапно падали в какую-то черную дыру, и что было с ними дальше, никто не знал, да и сейчас об этом известно не так уж много. Единицы были освобождены довольно быстро, как, например, украинский академик Птуха – но и он подвергался избиениям в тюрьме, и скорее всего, ему просто повезло, возможно, благодаря временным ослаблениям репрессий в момент смены руководства НКВД (замены Ежова на Берию). Большинство же арестованных исчезало надолго, если не навсегда. Одним давали «десять лет без права переписки» (т. е. расстрел), другие продолжали жить еще какое-то время на зловонных нарах тюрем и лагерей, были и такие, кому удалось пройти через все и снова выбраться на свет божий. Обо всем этом известно мало. Только в отношении Хоменко определенно известно, что он был расстрелян. Возьмите еще их недавно публиковавшиеся официальные биографии – вы ничего не поймете. Кто погиб, кто умер своей смертью, кто выжил, а кого и вообще судьба миловала? Откройте, например, Демографический энциклопедический словарь (1985). Почти все имена там присутствуют, но никакого намека на страшные судьбы. Такие намеки были запретны и отовсюду вычеркивались, хотя по дырам в биографиях, по длительному отсутствию публикаций, по неожиданному месту жительства – Корчак в Самарканде, Курман на Алтае и т. п. – все становилось ясно. И все же историкам науки еще придется повозиться, разбираясь в биографиях людей, живших и как бы не живших рядом с нами. Прочтут они, надеюсь, и <…> воспоминания Курмана.

Ценность их как раз и заключается в том, что автор воспоминаний – один из многих. Все как у всех до ареста. Родился 20 июня 1905 г. в г. Лепель Витебской губернии в семье учителя. Окончил школу, вступил в комсомол, в 1923 г. уехал учиться в Петроградский университет, в 1928 г. окончил его физико-математический факультет по специальности «Статистика». Был как все. Долгие годы находился под влиянием массового психоза, охватившего всю страну или, по крайней мере, значительную часть ее населения. Как-то показал мне фотографию 1920‑х годов – если не ошибаюсь, на ней были изображены члены комсомольской ячейки, возможно в его родном городишке в Белоруссии. Среди них – юный Курман в кожаной куртке с сияющим взором фанатика. «Вот когда я был счастлив!» – сказал он.

Будучи по образованию математиком-статистиком, он с самого начала работал в области социально-экономической статистики и непрочь был поучаствовать в «идеологической борьбе» тех лет. Чего стоят, например, названия некоторых его тогдашних статей: «Против махистской контрабанды в статистике» – о книге А. Митропольского «Техника статистического исчисления» или «Об одной вредной книге» – о работе Д. Верхопятницкого «Аграрное перенаселение в Ленинградской области». Любопытно, что последняя статья была опубликована анонимно, но Курман сам называет ее в списке своих опубликованных работ.

С 1932 по 1937 г. Курман работал в Центральном управлении народнохозяйственного учета (ЦУНХУ) Госплана СССР, в последнее время – начальником сектора населения, заместителем начальника отдела населения и здравоохранения. Как видим, неплохая карьера, но по тем временам опасная. Примерно 10 лет спустя после смерти Курмана его имя привлекло внимание историков и демографов, занимавшихся выяснением судьбы переписи населения 1937 г., в свое время объявленной вредительской. В архивах обнаружилась подготовленная Курманом «Докладная записка о естественном движении населения в период между двумя переписями – 17/XII 1926 г. и 6/I 1937 г.», в которой он пытался объяснить причины расхождений между результатами переписи населения и текущего учета и тем самым защитить перепись. За это он, видимо, и поплатился четвертью своей жизни. Докладная записка датирована 14 марта 1937 г., а уже 21 марта его арестовали. О том, что происходило после этого дня, он и говорит в своих воспоминаниях, к сожалению, неоконченных. Они доведены до момента выхода из лагеря в марте 1947 г. – по истечении десятилетнего срока. Бывший зэк потихоньку возвращается к нормальной жизни, в его послужном списке появляется запись: в 1948–1949 гг. – преподаватель математики в Рубцовском филиале Алтайского института сельскохозяйственного машиностроения. Затем новый провал – до 1955 г. Это – второй арест. И только в 1955 г. окончательное освобождение. Весь этот период жизни М. В. уложился в его автобиографии в несколько слов. «В годы культа личности Сталина просидел в тюрьме, лагере и ссылке 18,5 лет (1937–1955). В августе 1955 года решением Военной коллегии Верховного Суда СССР был полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления. Согласно существующим законам, все годы, проведенные в тюрьме, лагерях и ссылке, зачтены мне в трудовой стаж».

После освобождения М. В. приезжает в Харьков и снова работает в статистических учреждениях, естественно, на гораздо меньших должностях, занимается наукой, пишет и публикует три книги, большое число статей. В момент ареста Курман был кандидатом в члены Коммунистической партии, после освобождения и реабилитации – 19 лет спустя – вступил в ее члены. Еще в первые годы моего знакомства с ним приходилось слышать от него фразы, начинавшиеся со слов «Я как большевик…» или что-нибудь в этом роде. Что стояло за этим? Истинная вера? Страх или, по крайней мере, осторожность? Конформизм? Стремление не упустить каких-то возможностей текущего дня? Постепенно исходивший от М. В. «идеологический напор» ослабевал, он все более трезвым взглядом смотрел на нашу социальную действительность. Тревожило его и кое-что из его собственного прошлого. Он говорил, например, что чувствует вину за непосредственное участие в двух неблаговидных деяниях – введении паспортной системы и запрете абортов. Тем не менее он до последних дней оставался «большевиком», убежденным, что мы живем при социализме, нуждающемся лишь в том, чтобы освободить его от некоторых деформаций.

В Харькове М. В. оказался потому, что здесь жила его семья – жена и дочь, родившаяся незадолго до ареста. Семейная жизнь, насколько я могу судить, наладилась. Жена – Рахиль Львовна Михайлович – ждала его все годы, самоотверженно помогала после возвращения. После 18 лет ГУЛАГа руки у М.В. слегка дрожали, и почерк порой становился совсем неразборчивым. Рахиль Львовна перепечатывала все им написанное, была в курсе всех его дел.

Профессиональной же своей жизнью М. В. не был удовлетворен. Работа в Харьковском областном статистическом управлении была рутинная, неинтересная, а времени отнимала много. Он писал свои статьи и книги в свободное от работы время, страдал от отсутствия научного общения, возможностей публиковаться. Я был причастен к одной из его попыток сменить работу и видел, как она сорвалась в результате заурядной карьеристской интриги. Опасаясь конкуренции со стороны маститого несмотря ни на что Курмана, некий провинциальный прохиндей стал доказывать, что все-таки человек «с таким прошлым» не заслуживает полного доверия и не может быть поэтому взят на работу. Дело было в либеральные хрущевские времена, но общество наше не знало покаяния. Прохиндейский довод возымел действие, оскорбленному и униженному Курману, уже ушедшему с прежней работы, пришлось проситься назад, в опостылевшее статуправление. Он покинул его, только достигнув пенсионного возраста, и лишь тогда смог на несколько лет устроиться в исследовательскую лабораторию при Харьковском университете, которую он фактически и возглавил. Но и эта работа не удовлетворяла его полностью. К тому же время шло, прибавлялись годы, не становилось лучше и здоровье, подорванное в тюрьмах и лагерях. Я в то время жил уже в Москве, мы переписывались. Письма М. В. сохранились, вот несколько выдержек из них. Письма передают его тогдашнее настроение, говорят о круге интересов, но кое-что и о том, как проходила адаптация уцелевших жертв репрессий к жизни, в которую они вернулись после многолетней изоляции.