Рембрандт - Гледис Шмитт

— Я не знала, что устраиваю в нем свинарник. Пусть ваша милость скажет, что нужно сделать, и я всеми силами постараюсь это выполнить.

— Сотрите пыль с рам. Выскребите пол в приемной. Выведите пятна краски с ковра. Вычистите медь, бронзу и серебро. Вымойте окна — в доме из-за копоти на стеклах света божьего не видно.

Еще на середине тирады Рембрандт сообразил, что требует невозможного. Такая работа была не под силу двум здоровым мужчинам, а он кричал на пожилую женщину и слабенькую девочку. Тем не менее он продолжал называть упущения, которых, как ему казалось, он раньше даже не замечал: в очагах зола, в кладовых пыль, лампы грязные, подоконники черные. Во время его монолога башня из кубиков, которую строил Титус, обрушилась, мальчик захныкал, маленькая Клартье закрыла лицо передником и разразилась слезами. Спокойствие сохранила только толстая усталая женщина, которая стояла по другую сторону стола неподвижно, как бессловесное животное, и с лицом серым, словно камень, с тупым, остановившимся взглядом выдерживала град бичующих упреков. Когда гнев Рембрандта иссяк и голос его сел, она все так же неподвижно дождалась, пока всхлипывающая Клартье унесет из комнаты залитого слезами Титуса, потом сказала:

— Ваша милость правы. Я превратила дом в свинарник. Но я употреблю все силы, какие у меня еще остались, чтобы исправить это. Я сделаю все, что могу.

С этими словами она вышла из комнаты, и Рембрандт слышал, как она вздыхала, пересекая переднюю.

Художник бесцельно сидел в гостиной и не мог придумать, чем заняться. Он просто смотрел в пространство, пока не вернулись Клартье с Титусом, который уже успокоился. Тогда, не думая о том, что девочка слышит его, Рембрандт тяжело вздохнул и беспокойно заерзал на стуле — он почувствовал, что у него стынут спина и ноги. «Это душевный озноб, — подумал он. — Душевный озноб после душевной лихорадки».

Однако пламя только что зажженных свечей на самом деле колебалось и неистово плясало, и в комнату ворвался странный запах — запах дождливой ветреной улицы. Клартье, опять усевшаяся за стол у камина, привстала со стула и большими испуганными главами глядела на хозяина.

— Здесь очень сильный сквозняк, ваша милость. Наверно, где-нибудь распахнулось окно. Пойду посмотрю.

Она ушла, но ничто не переменилось. Холодный сырой запах по-прежнему щекотал художнику ноздри, и по полу так сильно тянуло сквозняком, что Рембрандт встал, поднял Титуса и посадил его на стул. И тут возвратилась Клартье, еще более бледная, чем обычно, — у нее даже губы посинели.

— Пожалуйста, ваша милость, пойдемте со мной в зал. Может быть, вы уговорите госпожу Диркс, — попросила девочка. — Она… Она принялась мыть там окна, по комнате гуляет ветер, и дождь все промочит.

Рембрандт последовал за Клартье, не веря ей, но, когда они вошли в зал, он увидел, что одно из больших окон действительно распахнуто и Гертье Диркс, тяжело балансируя на стуле, с лицом, мокрым от дождя и слез, яростно трет стекла в свинцовых переплетах, а ветер развевает ее фартук и черное домашнее платье.

— Гертье, — начал он. — Гертье, бога ради… — И, поняв по неподвижному взгляду и каменному лицу, что она не слышит его и не сознает его присутствия, он закричал так, что голос его перекрыл шум дождя и вой ветра. — Гертье, сейчас же слезьте. Вы слышите? Я вам приказываю.

Но она по-прежнему ничего не видела и не слышала. Тогда Клартье встала между ними, сделав это с такой неожиданной уверенностью, что Рембрандт невольно подумал, не была ли она и раньше свидетельницей подобных сцен.

— Дорогая госпожа Диркс, — заговорила она звонким тоненьким голоском, — разве вы не слышите, что их милость просят вас сойти вниз? Сегодня неподходящее время для мытья окон. Их милость вовсе от вас этого не требовали. Сойдите же, будьте умницей, и позвольте мне закрыть окно, иначе испортится красивый ковер и ваш ангелочек Титус насмерть простудится — по всему дому гуляет ужасный сквозняк.

Рука, державшая тряпку, перестала непрерывно и неистово ерзать по стеклу. Гертье выпрямилась, посмотрела вниз и, слегка покачнувшись, дала взять себя за руки и спустить на пол. Когда же Клартье захлопнула окно, госпожа Диркс встрепенулась и задрожала, словно этот звук пробудил ее от глубокого сна.

— Что это? Что это? Кажется, хлопнуло окно? — забормотала она.

— Нет, нет, все в порядке, госпожа Диркс, — перебила маленькая служанка, и ее притворно спокойный голос окончательно убедил Рембрандта, что для Клартье во всей этой истории нет ничего нового. — Их милость не сердятся, камин в гостиной разгорелся, и мы вас сейчас согреем. Пойдите посидите с Титусом, а я приготовлю всем по чашке крепкого чаю.

— Нет, спасибо, Клартье, не надо, — ответила госпожа Диркс, проводя рукой по лбу. — У меня немножко кружится голова. С позволения его милости, я пойду к себе, прилягу и попробую уснуть.

— Разумеется, их милость позволит, — подхватила Клартье. — Может быть, он даже поможет мне проводить вас наверх — ведь у вас кружится голова.

Рембрандт оставил их обеих у дверей комнаты Гертье — ему не хотелось входить туда, потому что там всегда стоял раздражающий запах — запах женского тела. Он ушел к себе, в свою королевскую опочивальню, сырую и мрачную в угасавшем свете зимних сумерек, и начал ломать щепки, приготовленные на растопку: надо же вырвать у горестного дня хоть такое маленькое утешение, как яркий огонь в камине.

Внезапно взгляд его остановился на шкатулочке, стоявшей на каминной доске. Он не вспоминал об этой вещице и не замечал ее много месяцев. В ней лежала небольшая, отделанная жемчугом золотая цепочка — подарок жене, который он купил Саскии в день ее смерти. «А почему бы и нет?» — подумал он, снимая пыльную шкатулочку с камина. Теперь, когда прошло уже столько времени, он все равно не понесет ее обратно к ювелиру, а подарок, да еще такой богатый, в какой-то мере вознаградит госпожу Диркс за сегодняшнюю неприятную сцену, когда он выказал недоверие человеку, разделившему с ним его горе.

Он спустился в темную переднюю и прошел в комнату Гертье, стараясь не дышать глубоко и тем самым избавиться от запаха. Затем, вынув цепочку, приблизился к кровати.

— Гертье, — сказал он голосом, в котором слышалось неподдельное раскаяние, — я принес вам небольшой подарок.

Госпожа Диркс испустила вздох, сотрясший все ее тяжелое тело.

— Вашей милости не следовало это делать. Во всем виновата только я, и хочу я одного — чтобы ваша милость простила меня, — промолвила она.

— Я уже простил вас, да и просить прощения должны не вы, а я. Сам не понимаю, что со мной стряслось. Наверно, все дело в том, что за последнее время мне не очень-то везет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});