Домой возврата нет - Томас Вулф

Джордж молчал. Что тут скажешь? Долгими неделями он предвкушал встречу с Мак-Харгом. Он мигом вскочил с постели и кинулся к нему, когда тот пригласил его обедать. Но у него и в мыслях не было, что его прихватят в качестве спутника и собеседника в путешествие, которое может длиться дни, а то и недели и забросит его неведомо куда. Он вовсе не хотел и не собирался ехать с Мак-Харгом, — но как этого избежать? Мысли его отчаянно метались в поисках выхода. Обидеть Мак-Харга никак нельзя. Когда так восхищаешься человеком, так его уважаешь, просто невозможно чем-то вольно или невольно задеть его или оскорбить. Да и как отказаться от приглашения, когда оно исходит от того, кто столь великодушно, с радостным бескорыстием воспользовался своим высоким положением, силой и успехом и попытался напомнить о тебе, вытащить тебя из тьмы, в которой ты прозябаешь?

Как ни мало были они знакомы, Джордж уже ясно, безошибочно понимал, что Мак-Харг — превосходный, благороднейший человек. Он видел, сколько чистоты, мужества, чести таится в этой исстрадавшейся душе, познавшей неистовство и жгучую боль. Несмотря на вопиющие противоречия его жизни, путаницу, беспорядок, несмотря на все горькое, жесткое и резкое, Мак-Харг явно оставался одним из тех истинно хороших, истинно благородных, истинно значительных людей, каких не очень-то много на белом свете. Это должен бы тотчас заметить всякий, кто наделен хоть крупицей чуткости и понимания, подумалось Джорджу. Он все смотрел на Мак-Харга, приглядывался к этой так поразившей его внешности — воспаленное лицо, бледно-голубые глаза, сам тощий, руки трясутся, — и вдруг в мыслях у него мелькнул образ, который, казалось, выражал самую суть этого человека: то был, как ни странно, образ Авраама Линкольна. Высокий и тощий, как Линкольн, в остальном Мак-Харг с виду ничуть на него не походил. Сходство заключалось, вероятно, в некой безыскусственой подлинности, в поразительной некрасивости, столь явной, что даже не понять, почему она не кажется смешной, и, однако, смешной она не была. Некрасивость эта при всей нелепости жеста, тона, повадки, которые позволял себе Мак-Харг, каким-то образом неизменно оставалась исполненной огромного скрытого достоинства. Странное, тревожащее сходство это особенно бросалось в глаза в минуты покоя.

Ибо теперь, когда с таким неистовством, так бурно было принято решение, Мак-Харг мирно сидел на стуле, вытянув и скрестив свои длинные ноги, и веснушчатой костлявой рукой шарил в боковом кармане пиджака, стараясь выудить оттуда бумажник и чековую книжку. Наконец он их достал все еще трясущимися, точно в параличе, руками, но даже эта дрожь не нарушала впечатления спокойного достоинства и силы. Он положил бумажник и чековую книжку на колени, пошарил в жилетном кармане, вытащил старый, потертый очешник открыл его и не спеша вынул очки. Очки были престранные, Джордж таких в жизни не видал. Они вполне могли бы принадлежать Вашингтону, или Франклину, или самому Линкольну. Оправа, зажим и дужки — простого старого серебра. Мак-Харг осторожно их расправил, потом двумя руками медленно водрузил на нос и заправил дужки за большие, в веснушках, уши. Покончив с этим, он наклонил голову, взял бумажник и очень тщательно стал считать деньги. И совершилось поразительное превращение. Раздражительного, крикливого, издерганного существа, каким он был всего несколько минут назад, как не бывало. Этот тощий уродливый человек в очках в серебряной оправе, который, склонив перекошенное сморщенное лицо, погрузился в расчеты и костлявыми пальцами неторопливо перебирает банкноты в своем бумажнике, поистине — воплощение американской трезвости, непритязательной силы, спокойного достоинства и властной уверенности. Даже голос его изменился. Продолжая считать деньги и не поднимая головы, он негромко распорядился:

— Позвоните вон в тот звонок, Джордж. Надо взять еще денег. Пошлю Джона в банк.

Джордж позвонил, и вскоре в дверь постучал и вошел молодой человек в форменной куртке. Мак-Харг взглянул на него, раскрыл чековую книжку и вытащил вечное перо.

— Мне нужны деньги, Джон, — негромко сказал он. — Пойдите, пожалуйста, с этим чеком в банк и получите по нему наличными.

— Слушаю, сэр, — сказал Джон. — Там Генри подал автомобиль, сэр. Он спрашивает, то ли ему ждать, то ли нет?

— Да, скажите ему, что он понадобится, — ответил Мак-Харг, подписывая чек. — Скажите ему, мы будем готовы через двадцать минут. — Он оторвал чек и протянул слуге. — И, кстати, когда вернетесь, уложите, пожалуйста, кое-что из моих вещей в маленький чемодан: сорочки, белье, носки и прочее. Мы уезжаем из Лондона.

— Слушаю, сэр, — невозмутимо ответил Джон и вышел из номера.

Мак-Харг помолчал в задумчивости. Потом надел колпачок на вечное перо и сунул его в карман, спрятал бумажник и чековую книжку, неторопливо, сосредоточенно снял очки, сложил дужки, вложил очки в футляр, защелкнул его и положил в карман жилета; потом хлопнул ладонью по ручке кресла и уже куда спокойней и дружелюбней прежнего спросил:

— Ну так как, Джордж, чем сейчас заняты? Работаете над новой книгой?

Уэббер сказал, что да, работает.

— Хорошая будет книга? — требовательно спросил Мак-Харг.

Он надеется, что хорошая, ответил Уэббер.

— Такая же добротная, большая, толстая, как первая? И такая же емкая? И героев много?

Да, наверно, так оно и будет, ответил Уэббер.

— Вот это дело, — сказал Мак-Харг. — Продолжайте в том же духе и давайте побольше людей, — негромко говорил он. — Вы знаете в них толк. У вас они получаются живые. И населяйте ими книгу. Вам наговорят с три короба всякого вздора. Наверно, уже наговорили. Найдется вдоволь молодых умников, которые станут вас учить, как надо писать, и станут толковать — мол, вы делаете совсем не то, что надо. Станут объяснять вам, что у вас нет своего стиля, нет чувства формы. Станут говорить, что вы пишете не так, как Вирджиния Вулф, или Пруст, или Гертруда Стайн, или кто-нибудь еще, кому вам следовало бы уподобиться. Наматывайте все на ус, все, что только сумеете. Поверьте всему, чему только сумеете. Постарайтесь извлечь из всего этого как можно больше толку, но, если вы понимаете, что это неверно, отмахнитесь.

— А разве можно понять, что верно, а что неверно?

— Ну разумеется, — спокойно ответил Мак-Харг. — Когда верно, вы это сразу поймете. Вы же, черт возьми, писатель, а не какой-нибудь молодой умник. Были бы вы молодым умником, вы бы не разбирали, что верно, а что неверно. Только бы делали вид, что разбираете. А писатель всегда понимает. Молодые умники воображают, будто ему это не дано. На то они и молодые умники. Они воображают, будто писатель слишком туп или глуп и потому их не слушает, а на самом деле писатель понимает куда больше, чем им когда-нибудь доведется понять. Время от времени слова их попадают в самую точку. Но такое случается один раз на тысячу. И тогда слова их причиняют боль, но к ним стоит прислушаться. Скорее всего, вы и сами знали то, в чем вас упрекнут, знали, что рано или поздно придется посмотреть правде в глаза, но все время старались от этого увильнуть и надеялись, что, кроме вас, никто этого не заметит. Когда они бьют вот по такому чувствительному месту, прислушайтесь к ним, даже если вам отчаянно больно. Но обычно все, что они вам скажут, вы и сами давным-давно поняли, а то, что им кажется важным, на самом деле вздор и пустяки.

— Как же тогда быть? — спросил Уэббер. — Похоже, надо самому быть собственным доктором, так, что ли? Похоже, надо самому находить ответ.

— А для меня нет другого пути, — сказал Мак-Харг. — Думаю, и для вас тоже. Так что продолжайте в том же духе. Работайте. Бога ради, не останавливайтесь. Не топчитесь на одном месте. Я знаю многих молодых людей, которые остановились после первой своей книги, и вовсе не потому, что им нечего было больше сказать. Всякие умники воображают, будто причина в этом. Им всегда так кажется, но это чепуха. Да в каждом из нас заложены сотни книг! Хватит на целую жизнь. Опасность не в том, что исчерпаешь себя. Единственная опасность — что застрянешь на месте.

— А что это значит? С чего бы человеку застрять на месте?

— Чаще всего ему изменяет мужество, — сказал Мак-Харг. — Он прислушивается к словам всяких умников. Первая книга получила довольно хорошую прессу. Он отнесся к ней серьезно. Его начинает тревожить каждое самое незначительное критическое замечание, затесавшееся среди похвал. Начинают пугать сомнения, сумеет ли он написать еще одну книгу. На самом-то деле он вполне мог бы написать новую книгу ничуть не хуже первой, а то и лучше. Прежде он был бойцом, не знающим усталости, и наносил удары огромной силы. Теперь он начинает «бой с тенью». Он прислушивается ко всему, что ему говорят. Как бить по корпусу и как наносить короткий сбоку. Как наносить встречный удар правой. Как уклоняться. Как раскачиваться и как подскакивать. Как беречь ноги. Он учится избегать каната, но разучается наносить тот парализующий удар, который был дан ему от бога, и не успеет оглянуться, как появляется какой-нибудь никудышный боксер и кладет его на обе лопатки. Смотрите, чтоб с вами такого не случилось. Изо всех сил учитесь. Изо всех сил совершенствуйтесь. Впитывайте из их поучений все, что только можно. Но помните, никакие поучения не заменят доброго старого удара правой. Если это умение вы утратили, изучите хоть все верные приемы, которые помогают работать другим, но ваша сила уже не вернется. Как писатель вы кончитесь. Так что, ради всего святого, не останавливайтесь. Не давайте им путаться под ногами. Ошибайтесь, рискуйте, не бойтесь показаться глупцом, но идите вперед. Не застывайте на месте.