Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

16 апреля 2006 г. Вербное воскресенье.

Вчера навещали внучку Алину. Папочка Даня спал на диванчике поддатый — весь в металлических перстнях и с красной косынкой, повязанной на правом колене. Татьяна и Марина негромко жаловались на него. Правда, говорят, зарплату отдал. Алишке уже 1,5 месяца. Хорошенькая, голубоглазая.

…Позвонил Дане. Пригласил зайти в гости, поговорить. Все-таки отец моей внучки.

Cреда, 26 апреля 2006 г.

Вчера ходили в Театр на Литейном на оперу-буфф «Пышка» (генеральная репетиция): Илья Штемлер, его Лена и мы с Ольгой. В первом акте чуть не заснул. Экспозиция затянута, танцуют тяжело, поют еще хуже — и не оперетта, и не драма. К завязке подошли только во втором действии. Станиславский, что ли, говорил: положи такую пьесу на суфлерскую будку — она сама сыграет. А тут всё наоборот: хорошую фактуру никак не могли раскрутить до полноценного спектакля.

2 мая 2006 г.

Государственная дума отменила 2-е мая как праздничный день, оставила только 1-е. Всё идет к тому, чтобы День международной солидарности трудящихся перестал быть таковым, а самих трудящихся не стало как класса. Возможно, предложат иные праздники — Международный день менеджера, День олигарха, День стикера (не знаю, кто такие, но объявление в магазине о том, что эти самые стикеры требуются, видел)…

Были в Зеленогорске. Солнышко, голубое небо, сгребали сухой лист.

Татьяна с Мариной замутили воду — с Даней встречаться не хотят. Он был у меня, обедали, дал ему денег, чтобы купил Марине цветы, когда пойдет в воскресенье на свидание. Как она собирается жить без мужа, которого выгоняет под влиянием матушки?

Все выходные только об этом и думали с Ольгой. Что сделать? Как образумить?

В общем — мрак и туман.

5 мая 2006 г.

Сегодня 1-й канал показал фильм «Коридором бессмертия». Накануне Дня Победы, в удобное время — замечательно!

Сейчас обнаружил в Интернете, что коммунист Ник. Губенко в Московской городской думе цитировал мою статью «Суд над победителями».

Не зря, видно, мой дед-романтик участвовал в революционном движении. Именно романтизмом «Энциклопедический словарь» называет мучительный разлад идеала и социальной действительности. Так что я весь в своих предков — романтик.

И в зависимости от обстоятельств имею право говорить примерно так: «Мы, литовцы, риску не любим!». Или: «Мы, молдаване, народ богобоязненный…» Или: «Да, мы, русские, любим поесть и выпить!» А то вспомнить свою польскую прабабушку: «Да, польский гонор во мне есть, есть, не отрицаю!». Могу и на греков сослаться, сделавших вклад в мою родословную: «Мы, греки, тщеславны и завистливы! Даже бываем коварны. Об этом еще в Библии сказано. Сам не читал, но люди сказывали…»

Могут быть и социально-сословные мотивировки поведения: «Мои крестьянские предки оставили мне любовь к земле — люблю полежать на травке…» Или: «Да, барство досталось мне с боярской кровью молдавских предков матери». Можно прикинуться мышкой: «Мой отец был винтиком сталинской системы…»

6 мая 2006 г.

В Центре презентовали сборник норвежской поэзии «По другую сторону фиорда». Консул г-н Торсен среди прочего сказал, что каждый дом в центре Петербурга мог бы служить украшением любого европейского города. В Европе, а тем более в его родной Норвегии, такие дома окружаются музейной заботой, выставляются напоказ, а в Питере их — целые кварталы, районы… Молодой парень, раньше работал в Мурманске.

Стоим втроем: консул Торсен, чиновник из Комитета по печати Соболев и я. Разговариваем о государственной поддержке книгоиздания в Питере и Норвегии. Вдруг Борис Буян и Евгений Немыкин, уже накатившие финской водки, весело подруливают к нашей компании, оттесняют нас животами, и с ходу берут консула в оборот.

— А вот знают ли в Норвегии современную русскую литературу? — без всяких предисловий, словно они давно знакомы, начинает допрос Немыкин, бывший дипломат и подводный диверсант.

— Да! — задиристо подхватывает Буян и теснит смольнинского чиновника, чтобы тот не болтался под ногами и не мешал беседе о вечном. — Что вам, например, известно о петербургской поэзии?

Консул, смущенно улыбается, бегает глазами по нашим лицам, не зная, продолжать ли беседу или отвечать на новый вопрос. Немыкин, как истинный дипломат-диверсант, уже прихватил консула за пуговицу пиджака. Соболев пожимает плечами, оборачивается ко мне и закатывает глаза: «Писатели, блин!.. Им всё можно! — ставит свой бокал на стол. — Я привык к более корректному общению. Пожалуй, пойду, Дмитрий Николаевич!..» Уходит. А был он в нашей фуршетной компании первый раз. Комитет по печати поручил ему курировать писателей.

Немыкин, расплевывая энергичным ртом крошки, продолжал доставать консула. Я отошел. Теперь он будет рассказывать, как был пловцом-диверсантом, а потом работал дипломатом в Польше. И точно! Размахивая пустой пластиковой рюмкой, Немыкин изображает нырки с самолета в водную стихию.

Немыкину приятно вспоминать, как он был морским разбойником-дельфином. Я эти рассказы и показы наблюдал не один раз. Как выпьет, так и рассказывает.

Торсен захлопал глазами и напрягся, словно имел дело с разведчиками-карманниками. Низкорослый Буян с бородкой клинышком и хитроватым взглядом вполне мог сойти за помощника, который после кражи государственных секретов начинает свистеть, улюлюкать, кричать «Пожар! Держи вора!» и стрелять в люстру.

Веселая пара бросила консула так же неожиданно, как и втянула его в пустую беседу, — побежали за новыми бутербродами с норвежской семгой. Одним словом, Немыкин показал высший класс советской дипломатии.

Я не удержался, подошел к ним. Вот, говорю, пришел к нам в гости чиновник, пообщаться с писателями, а вы его обидели, прервали беседу с дипломатом, нехорошо… Буян выслушал, покивал, соглашаясь, что нехорошо получилось, и запил свой промах рюмкой водки. Немыкин сначала выпил, затем вытаращил глаза и презрительно вытянул губы трубочкой:

— Это который раньше главным редактором «Невского времени» работал? Подумаешь, прервали беседу! — закусил маслиной. — Он среди своих журналистов, наверное, и не такое, видел…

Как потом выяснилось, организатор вечера Лукин пригласил Немыкина именно для того, чтобы представить его Соболеву для решения некоторых вопросов. А он сам представился, старый дипломат.

14 мая 2006 г. Зеленогорск.

Вчера в церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, что на проспекте Стачек, крестили внучку Алину, нарекли церковным именем Мария.

А сегодня в весеннем Зеленогорске ездили с Ольгой на Пухтолову гору. На склоне, у лыжного подъемника, белеет полоска укатанного снега.

Работал над книгой о блокаде и железнодорожниках. Сделал два эпизода. Написал статейку «Ирина Хакамада как кусок мыла» о продаже политиков, как товара — отдам Шемшученко во «Всерусскiй собор».

По улице Красных командиров ехала девушка на гнедом коне и разговаривала по мобильному телефону.

3 июня 2006 г. Санкт-Петербург.

Ходили с Граниным в кафе. Встретились у Горьковской, дошли до Австрийской площади, зашли в кафе-кондитерскую. Гранин посоветовал взять горячий шоколад и пирожные. Заказали.

Гранин заговорил о том, что культура дорожает, становится недоступной для многих. Привел расчет поездки семьи из трех человек в Пушкин, с посещением Екатерининского дворца. Билеты во дворец, электричка, перекусить — получилась тысяча рублей.

Заговорили о Булгакове, я рассказал, какую статью о Булгакове закончил.

— Почему Сталин 15 раз смотрел «Дни Турбиных»? — спросил Гранин. — Это же патология, столько раз смотреть не оперу, не музыкальную программу, а пьесу, где сюжет известен! Я думаю, ему важна была не пьеса, а обстановка в театре — ему надоедали партийные братки, товарищи-лизоблюды, вся эта кремлевская шпана, которой он знал цену, и Сталин шел в театр, во МХАТ, смотреть пьесу талантливого Булгакова в постановке талантливого Станиславского, там была другая обстановка, другие люди…

Гранин:

— Паустовский в 60-е годы мне рассказывал, что он учился в гимназии вместе с Булгаковым, с ними еще кто-то учился, кажется, брат Валентина Катаева — Евгений Петров… Так вот он говорил, что они Мишку Булгакова всерьез не воспринимали, даже когда он «Дни Турбиных» поставил, уже писателем становился. А вот когда «Мастера и Маргариту» напечатали в 60-х годах, то восхитились! И по заслугам!

Гранин:

— Мне недавно подарили книжку Илизарова, в которой собраны заметки Сталина на полях прочитанных книг. Это очень интересно! Там начиная с реплик вроде «Ха-ха!» и кончая рассуждениями в один-два абзаца. Сталин много читал. Он был самоучка, очень начитанный человек, несостоявшийся поэт, в этой книге есть его рассуждения о поэтическом творчестве. Вы знаете, мне Сталина не за что хвалить, но надо признать, что к писателям он относился с уважением: ценил талант. И если против него лично не высказывались, не задирали его, не оскорбляли, как это сделали Пильняк и Мандельштам, то он с уважением относился к собственному мнению писателя. Например, рассказ Андрея Платонова «Сомневающийся Макар» или «Тихий Дон» Шолохова. Ведь эти вещи вовсе не воспевали происходившее, они шли вразрез с установками того времени. Или «Дни Турбиных»! Ведь Осип Мандельштам написал явное оскорбление. Кстати, считается, что Сталин звонил Пастернаку, советовался насчет Мандельштама, и тот не заступился за коллегу. Если бы сказал, что Мандельштам гений, Сталин бы Осипа Эмильевича не тронул.