Сочинения - Иоанн Кассиан Римлянин

\626// его и злоязычный (Еккл 10, 11). Это — тайные угрызения, которым не помогает врачевание мудрых. И до того неисцелима эта погибель (т. е. зависть), что от ласки ожесточается, от услуг раздувается, подарками раздражается; потому что, как говорит тот же Соломон: ревность ничего не терпит (Притч б, 34). Ибо чем более иной будет преуспевать покорностью смирения, или добродетелью терпения, или славою щедрости, тем большей завистью подстрекается завистливый, который желает падения или смерти тому, кому завидует. Например, зависть одиннадцати патриархов никакой покорностью невинного брата не могла смягчиться, как говорит об этом Св. Писание (Быт 37). А завидовали ему братья его за то, что любил его отец их, и не могли говорить с ним мирно, пока зависть их, не терпевшая никакой ласки услужливого и покорного брата, желавшая его смерти, едва могла удовольствоваться продажей брата. Итак, ясно, что гибельнее всех пороков и труднее к излечению — зависть, которая даже лекарствами, от которых прочие страсти прекращаются, еще воспламеняется. Например, кто скорбит о причиненном ему вреде, тот исцеляется щедрым вознаграждением; кто негодует за нанесенную обиду, тот умиротворяется извинением. А что сделаешь тому, кто еще больше оскорбляется тем, что видит тебя более смиренным и более приветливым, в ком воспламеняет гнев не корыстолюбие, которое удовлетворяется наградою, не обида или желание мщения, которое побеждается ласкою, услугами, но раздражает его только успех чужого счастья? Кто же, для удовлетворения завистливому, захочет лишиться благ, потерять счастье, подвергнуться какому–нибудь бедствию? Итак, чтобы василиск (дьявол) одним уязвлением только этого зла (зависти) не истребил всего того, что в нас есть живого, что как бы воодушевляется жизненным действием Св. Духа, постоянно будем испрашивать помощи Божией, для которой нет ничего невозможного. Прочие яды змей, т. е. плотские грехи, или пороки, которым как скоро подвергается, так легко и очищается человеческая немощь,

\627// имеют некоторые следы своих ран на плоти. Хотя от них земное тело и страдает весьма жестоко, однако если какой–нибудь искусный заговорщик божественных стихов приложит противоядие или лекарство спасительных слов, то гнойная рана не доведет до вечной смерти души. А зависть, как яд, излитый василиском, убивает жизнь религии и веры, прежде чем почувствуется рана в теле. Ибо не против человека, а явно против Бога возносится хулитель, который, ничего другого в брате не похищая, кроме доброй заслуги, порицает не вину человека, а только суды Божии. Итак, зависть есть тот корень горести (Евр 12, 15), который, поднимаясь в высоту, устремляется к поношению самого Бога, Который сообщает человеку блага. Никого не должно приводить в смущение то, что Бог грозит послать василисков, которые бы жалили тех, чьи пороки оскорбляют Его (Иер 8, 17). Хотя верно то, что Бог не может быть виновником зависти, однако справедливо и достойно божественного суда, чтобы блага сообщались смиренным, а гордым и недобрым отказывалось в них, как бы от самого Бога посланная зависть поражала и съедала тех. которые, по апостолу, заслужили быть преданными в превратный смысл, как говорится и во Второзаконии: они раздражили меня не Богом, и Я раздражу их не народом (Втор 32, 21).

Пиаммон этим рассуждением сильно воспламенил наше желание, по которому мы от первых правил общежития начали стремиться ко второй ступени отшельничества. Ибо сперва от него мы получили начальные понятия об уединенном жительстве, знание которого после в ските мы приобрели полнее.

\629//

19. собеседование аввы Иоанна (Диолкосского) о цели киновии и пустынножительства

глава 1 О киновии аввы Павла и о терпении одного брата

Спустя немного дней, увлекаясь желанием большего научения, с полным усердием мы опять пришли в киновию аввы Павла (Ливийского), где пребывало более двухсот братьев, а в честь торжества, которое в то время совершалось, собралось бесчисленное множество монахов из других киновии. Ибо торжественно совершались годовые поминки по смерти прежнего аввы, управлявшего этой киновией. Мы для того упоминаем об этом собрании, чтобы кратко рассказать о терпении одного брата, которое в присутствии всего этого собрания проявилось с непоколебимой кротостью его. Хотя цель этого писания другая, — изложить беседу аввы Иоанна, который, оставив пустыню, с крайним смирением подчинился в той киновии, впрочем, считаем не лишним, без всякой околичности, всем ревностным предоставить большее назидание в добродетелях. Итак, когда на большом дворе под открытым небом множество монахов сидело отдельными рядами и один брат довольно медленно нес блюдо с кушаньем, то по поводу этой медленности вышеупомянутый авва Павел, заботливо ходивший между толпою прислуживающих (во время обеда) братьев, замахнувшись рукою, на виду у всех ударил его ладонью, так что удар слышен был сидящим напротив и даже дальним. А это он сделал для того, чтобы всем пришедшим показать терпение юноши,

\629// и все присутствовавшие при этом зрелище из примера сего научились кротости. А как рассудительно старец сделал это — показало само дело. Ибо достопамятный по терпению юноша с такой кротостью духа принял это, что не только никакого слова не вылетело из его уст, и ни малейшего ропота, который бы обозначился молчаливым движением губ, но даже сама скромность, спокойствие уст или цвет лица нисколько не изменились. Этот поступок не только для нас, которые, недавно придя из монастыря Сирийского[142], не видали столь очевидных примеров добродетели терпения, но и для всех, которые не были чужды таких упражнений, был так удивителен, что и старшим мужам этим поступком было преподано особенное наставление, именно, что отеческое наказание не поколебало его терпения и множество свидетелей не покрыло лица его краскою стыда.

глава 2 О смирении аввы Иоанна

Итак, в этой киновии мы нашли весьма древнего старца по имени Иоанн. Его слова и смирение, коим он превосходил всех святых, думаем, никак нельзя обходить молчанием, зная, что он процветал таким особенным совершенством, которое хотя и есть матерь всех добродетелей и твердое основание всего духовного здания, однако совсем изгнано из наших постановлений. Оттого неудивительно, что мы не можем восходить на высоту их, мы, которые не то что до старости не можем прожить под правилами киновии, но, всего два года пронеся иго подчиненности[143], тотчас идем странствовать для подсте

\630//регания вредной свободы. Да и в то короткое время не по правилам строгости, а по своему произволу подчинялись власти старца, так что казалось, что мы не учились науке терпении, а ожидали время, чтобы улучить вольность. Итак, когда мы увидели этого старца в киновии аввы Павла, то, удивляясь его старости и благодати, которой он был одарен, поклонившись лицом до земли, мы начали просить, чтобы он благоволил открыть нам, по какой причине, оставив приволье пустыни и то высокое звание (т. е. отшельничество), коим он славился больше прочих мужей одинаковой с ним жизни, захотел подчиниться игу киновии. Он говорил, что не приготовлен к отшельнической жизни, недостоин высоты такого совершенства, и потому возвратился в училище новоначальных, если только по требованию звания сможет исполнять постановления и этих. Когда настойчивость нашей просьбы исключала смирение такого ответа[144], то наконец он начал речь так:

глава 3 Ответ аввы Иоанна, почему он оставил пустыню

Вы удивляетесь, что я оставил отшельническую жизнь. Но я не только не унижаю и не отвергаю ее, напротив, со всем уважением принимаю и люблю. Тридцать лет проведя в киновии, другие двадцать лет я с удовольствием прожил в пустыне, так что и любившие ее посредственно не обвиняли меня в нерадении. Но поскольку приобретаемая в ней чистота духа иногда нарушается заботою о плотских вещах, то казалось более удобным возвратиться в киновию, чтобы скорее достигнуть совершенства в предпринятом намерении и чтобы меньше было опасности от трудной, высшей жизни отшельнической. Ибо лучше быть набожным в низшем,

\631// нежели не богобоязненным в высшем звании жизни[145]. И потому, если я выскажу что–нибудь высоко и свободно, прошу приписать это не тщеславию, а усердию к вашему назиданию, потому что, думаю, не следует скрывать истину от вас, так усердно ищущих ее. Ибо если я, несколько отложив смирение, просто открою вам всю истину моего намерения, это может доставить вам какое–нибудь наставление. Надеюсь, что и вы за свободу слов не упрекнете меня в тщеславии, и совесть моя не будет обличать меня во лжи за утайку истины.

глава 4 О добродетели аввы Иоанна, в которой он упражнялся, будучи отшельником

Итак, если кто, услаждаясь уединением пустыни, мог забыть человеческое общество и с пророком Иеремией говорит: и я не желал бедственного дня, Ты это знаешь (Иер 17, 16), то, признаюсь, и я по данной мне от Господа благодати достиг или, по крайней мере, старался достичь того же. Итак, помню, что по благому дару нашего Господа я часто приходил в такое восхищение, что забывал о тяжести бренного тела, и дух мой вдруг так отрешался от всех внешних чувств и до того возвышался над всеми вещественными предметами, что глаза и уши мои прекращали свои действия, и так наполнялся божественным размышлением и духовным созерцанием, что часто не знал, принимал ли я пищу вечером, и на следующий день сомневался касательно вчерашнего окончания поста. По этой причине семидневная пища, т. е. семь ровных хлебцев, в субботу отдельно каждому кладутся в ручную корзинку, так что пропуск обеда не укроется. Этим обычаем предотвращается и погрешность от забвения, так что окончившееся число хлебов показывало исполнившееся течение недели и порядок самого дня в