Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

замужем, мое поведение ни у кого бы не вызвало беспокойства. Но она насмотрелась фильмов и возомнила меня вампиром. Ведь чтобы эти люди были довольны и чувствовали себя спокойно, надо прилагать определенные усилия, а мне решительно не хочется… А смазливые первокурсники, что строят глазки и говорят идиотские комплименты! Нет, Энтони, я уже выросла из таких игр.

Светская жизнь в Мариэтте не отличалась разнообразием. Вокруг городка шестиугольником разместились полдюжины фермерских хозяйств, но они принадлежали древним старикам, которые выезжали в люди на задних сиденьях лимузинов, откуда виднелись только их седые взъерошенные головы, и поездки их, как правило, ограничивались вокзалом. Иногда их сопровождали столь же престарелые, раза в два более дородные жены. Жители городка принадлежали к удивительно неинтересному типу людей. Основную часть населения составляли старые девы, пределом фантазии которых являлись школьные праздники, а их унылые души напоминали малопривлекательную архитектуру белых англиканских церквей в трех епархиях Соединенных Штатов. Единственной местной жительницей, с которой супруги установили близкие отношения, стала широкоплечая и широкобедрая девушка-шведка, приходившая каждый день помогать по дому. Она была немногословной и трудолюбивой, и после того как Глория застала прислугу на кухне, когда та горько плакала, уронив лицо в сложенные на столе руки, она стала испытывать к шведке необъяснимый страх и перестала жаловаться на приготовленную еду. Благодаря невысказанному, таинственному горю девушка и прижилась в доме.

Склонность Глории верить в предчувствия и вспышки интереса ко всему загадочному и сверхъестественному стали для Энтони неожиданностью. Либо некий комплекс, должным образом и с соблюдением научных принципов сдерживаемый ее матерью-билфисткой, либо наследственная сверхчувствительность делали Глорию восприимчивой к любым намекам на потусторонние силы. Крайне недоверчивая ко всему, что касается мотивов, которыми руководствуются живые люди, она была склонна верить в любые невероятные происшествия, которые якобы являлись результатом своенравных выходок покойников. Страшный скрип, разносившийся по старому дому по ночам, когда разыгрывался ветер, означал для Энтони вломившихся в дом грабителей с револьверами наготове. Глория же полагала, что это неугомонные злобные призраки ушедших в небытие поколений, которые хотят искупить не поддающееся искуплению смертельное проклятие, тяготеющее над древним, полным мрачных тайн жилищем. Однажды ночью их разбудили два громких удара, донесшихся снизу. Дрожа от страха, Энтони попытался установить их происхождение, но безрезультатно. Так они и пролежали без сна до рассвета, задавая друг другу экзаменационные вопросы по всемирной истории.

В октябре с двухнедельным визитом приехала Мюриэл. Глория позвонила ей по междугородному телефону, и мисс Кейн закончила разговор привычной фразой: «Здор-р-рово. Уже лечу!» Она привезла под мышкой дюжину пластинок с популярными песенками.

– Здесь в деревне вам непременно надо купить патефон, – заявила она. – Обычную маленькую виктролу. Они недорогие. Вот вдруг станет тоскливо на душе, а тут вам, пожалуйста, и Карузо, и Эл Джолсон.

Она удручала Энтони до умопомрачения разговорами, что «он первый умный мужчина, встретившийся на пути, и ее страшно утомили недалекие люди». Он не понимал, как мужчины могут влюбляться в таких женщин, и все же приходил к выводу, что, если судить беспристрастно, даже в Мюриэл можно рассмотреть определенную, вселяющую надежду нежность.

А Глория, рьяно демонстрировавшая свою любовь к Энтони, просто мурлыкала от радости.

И наконец, на полный нескончаемых речей и, по мнению Глории, наводящий тоску литературный уик-энд прибыл Ричард Кэрамел. Их дискуссии с Энтони продолжались, когда Глория уже давно спала сном младенца наверху.

– Странная штука этот успех и все, что с ним связано, – вещал Дик. – Еще до издания романа я безуспешно пытался продать несколько рассказов. А когда книга вышла в свет, немного подправил три рассказа и отдал в журнал, который раньше от них отказался. С тех пор я часто так делаю. Издатели не заплатят за книгу до зимы.

– Не дай себе пасть жертвой славы.

– Намекаешь, что я пишу ерунду? – заключил Дик. – Если имеется в виду преднамеренное переливание из пустого в порожнее, я этим не грешу. Но, пожалуй, я уже не так кропотлив и придирчив. Пишу теперь быстрее и не уделяю столько времени размышлениям. Наверное, из-за недостатка общения, после того как ты женился, а Мори уехал в Филадельфию. И нет уже прежних порывов честолюбия.

– Разве тебя это не тревожит?

– Неимоверно тревожит. Возникает состояние, которое я называю писательской лихорадкой, что, должно быть, сродни лихорадке охотничьей. Это некое литературное самоосмысление, и проявляется оно особенно сильно при попытках заставить себя писать. Но самые ужасные дни – это когда мне кажется, что писать я не умею. Тогда я задаю себе вопрос: а стоит ли вообще писать? То есть не являюсь ли я добившимся славы дешевым фигляром?..

– Мне нравится, когда ты так рассуждаешь, – признался Энтони, и в его голосе прозвучали забытые снисходительно-покровительственные нотки. – Опасался, что ты совсем одурел со своими литературными трудами. Вот как-то прочел совершенно отвратительное интервью, которое ты недавно дал…

Дик перебил с исказившимся гримасой страдания лицом:

– Боже мой! Даже не напоминай! Его написала одна не в меру восторженная молодая особа. Все повторяла, что моя книга исполнена «силы», вот я и потерял голову и наделал множество необдуманных заявлений. Хотя некоторые были не лишены смысла, как тебе кажется?

– Да, те слова о мудром писателе, который пишет для молодых представителей своего поколения, критиков поколения грядущего и школьных учителей всех последующих поколений в целом.

– Но я действительно так считаю, – признался Ричард Кэрамел, светлея лицом. – Просто не следовало заявлять об этом публично.

В ноябре супруги переехали в квартиру Энтони, откуда совершали полные ликования вылазки на футбольные матчи Йель – Гарвард и Гарвард – Принстон, на каток возле церкви Святого Николая, обошли все театры и всевозможные увеселительные мероприятия, от незаметных танцевальных вечеринок до блистательных балов, которые так любила Глория. Они устраивались в домах, где под присмотром великана-мажордома расхаживали исполненные достоинства лакеи в напудренных париках на английский манер. Энтони и Глория намеревались отправиться за границу в начале следующего года или когда закончится война. Энтони практически завершил очерк о двенадцатом веке в стиле Честертона, который хотел сделать вступлением к задуманной книге, а Глория тем временем провела всестороннее исследование рынка шубок из русских соболей. По всем признакам зима обещала много приятного, но тут демиург билфизма в середине декабря внезапно решил, что душа миссис Гилберт в своем нынешнем воплощении достаточно состарилась. Как следствие, Энтони повез убитую горем, бьющуюся в истерике Глорию в Канзас-Сити, где в соответствии с принятыми среди представителей рода человеческого обычаями отдали усопшей ужасную, потрясающую воображение дань.

В первый и последний раз в жизни мистер Гилберт представлял собой трогательную фигуру.