Избранное - Эрвин Штритматтер

Круп лошади весь покрылся рубцами и вздулся, из рваных ран сочилась кровь, жеребец на прямых, будто одеревенелых ногах прошел еще два-три шага вверх по трапу, потерял равновесие и рухнул прямо в толпу своих истязателей.

Попавшие в переделку мужики, прихрамывая, зализывая содранные в кровь ладони, убирались с площадки, а лошадь, вся в белой пене, поднималась в это время на ноги.

«Лошадь обладает нравом степного, табунного животного. От внезапного испуга она впадает в панику», — услышал я про себя голос преподавателя нашей «сельской академии». Но, может, это всего-навсего гипотеза.

Озверелый дядя с бочкообразным животом раздернул коню рот, ухватил в кулак язык и стал усиленно тянуть за него животное на мостик. Невзирая на боль, лошадь резко вздернула голову вверх. Обильно смоченный слюной язык выскользнул из кулака толстопузого мучителя. Тогда лысоголовый мужчина, верховодивший толпой насильников, ударил жеребца палкой по лбу. Лошадь почему-то не стала лягать своего обидчика, она только застонала. Кто-то вырвал у лысака палку: «Ты что по голове-то бьешь, идиот! Он же лягаться начнет!»

Но идиотом больше, идиотом меньше — каждый из этих мнимых знатоков когда-то, видно, сумел завести лошадь туда, куда заходить той никак не хотелось, и теперь считал, что использованный им некогда способ применим ко всем лошадям вообще. Тот, кто ударил жеребца по голове, тоже, наверно, действовал, опираясь на собственный опыт. Животное, если его ударить по голове, заявил он, обязательно рвется вперед.

«Ну, это мы сейчас проверим!» — усомнился Эдди Кинаст и врезал идиоту в его квадратный лоб. Лысак пошатнулся и, весь как-то враз обмякнув, повалился навзничь.

Зрители взревели от восторга и зааплодировали, дружки же лысака кинулись к Кинасту. Я вырвал Эдди из толпы и попытался было заслонить, но его даже издали можно было узнать из-за проклятого красного мотка электропровода. В ту минуту я невольно подумал, как хорошо было бы, если бы на смену электричеству уже пришли лазерные лучи. Но мысль эта выручить не могла: воздух всего лошадиного торга был наэлектризован жаждой мести. Озверелым укротителям хотелось после фиаско с загрузкой лошади ублажить свои души удачной дракой. Нужно было действовать.

Снимая куртку, я решил, что надо притвориться пьяным — на тот случай, если формула о степном нраве лошади окажется никчемной теорией, неприменимой на практике. Делая вид, что меня водит из стороны в сторону, я расстегнул свою черную кожаную куртку, стянул ее через голову, взвыл по-волчьи, подпрыгнул к лошади и ударил ее сзади курткой.

После того, что вытворяли с лошадью раньше, моя выходка могла произвести на нее не большее впечатление, чем внезапный порыв ветра на человека, и все-таки она испугалась. Не могу сказать, что именно на нее так подействовало — моя черная куртка, белая рубашка или, может, мой волчий вой, но, главное, в ней проснулось воспоминание о спасительной тесноте табуна, и, преодолев одним скачком трап, она присоединилась к лошадям в автофургоне.

Я стоял перед автофургоном, вопреки воле став центром толпы, и бывшая лихая женщина, а ныне жена непризнанного поэта бросилась целовать мне руки. Зрители аплодировали и не предполагали, что аплодируют не мне, а знаменитому ученому, крупица знания которого запала мне в сознание в один из тех вечерних часов, когда другие мои односельчане балуются картишками или позволяют насиловать себя детективами.

Надеюсь, я достаточно убедительно объяснил причину того, почему я решил продолжить учебу. И все-таки я опасаюсь, что после окончания учебы вопросов, сомнений и догадок у меня будет еще больше, чем до нее.

Цирк Винда

Перевод Э. Львовой

Мне было лет тринадцать, когда это произошло, да, тринадцать лет, потому что я уже учился в городской школе и был твердо уверен: не буду я ни пекарем, ни представителем фирмы, торгующей рыбьим жиром для скота, ни кельнером в кафе, ни сторожем в зверинце, ни клоуном, ни посыльным, а также не буду я ни берейтором, ни даже подсобным рабочим на фабрике — я стану артистом. Не знаю, зависело ли это от обстоятельств моей жизни или от меня самого, но мне довелось заниматься всеми перечисленными профессиями, однако артистом я так никогда и не стал, во всяком случае таким, о ком завсегдатаи трактира говорят: «Артист, сразу заметно», или таким, о ком перешептываются молоденькие девушки на улице: «Артист, сразу видно!»

Искусство, о котором я тогда мечтал, было искусством укрощать львов. Я хотел стать артистом и иметь дело с такой опасностью, что ни одна страховая компания не взялась бы застраховать мою жизнь — ведь львы могли сожрать меня прежде, чем я выплачу необходимые страховые взносы.

В ту пору мне уже удалось уговорить бабушкину козу пройти по досточке шириной пять сантиметров, положенной на спинки двух стульев. Кроме того, я знал, как обучить лошадь шаркать копытом и решать, на удивление простодушным зрителям, несложные арифметические задачки, а маленькая дворняжка маршировала у меня на передних лапах.

Все эти не бог весть какие умения хоть раз в жизни да пригодились мне, пусть ненадолго; но ко времени, когда происходила наша история, я тайком разводил в подвальной квартире, где жил на пансионе, белых мышей, на воскресенье и на каникулы я брал их с собой в деревню.

Однажды во время летних каникул ко мне пришел один из братьев Потеров, кажется младший, ну конечно, это был младший, коротконогий, у штанов, которые ему покупали, приходилось срезать по тридцать сантиметров снизу, отрезанные куски пришивали к брюкам старшего брата — тому все штаны были коротки; об этом обстоятельстве упомянул в воскресной проповеди наш долговязый пастор Сарец, дабы на примере показать верующим «мудрость провидения».

Правильно, ко мне тогда приходил младший Потер, я вспомнил его зубы, такие редкие, что он мог шипеть, совсем как уж.

— Винд Карле открывает цирк. Дай ему двух белых мышей — получишь две контрамарки.

Я согласился; прекрасно: две мыши — две контрамарки. Но теперь пора вам узнать, кто такой был Винд Карле.

Вернемся на два года назад. Мне было десять лет, когда в нашу деревню прикочевал маленький цирк, и шесть пони, которые тащили жилой вагончик и грузовой фургон, вечером, начищенные и разряженные, выступили перед нами. Кроме них, в маленьком цирке был танцующий медведь, горный козел, пять карликовых курочек, семь морских свинок, мартышка и целая стая ручных голубей.

Представление состоялось в зале трактира. Тоненькая девушка, похожая на цыганку, показала нам, как, идя по тонкой проволоке, можно стать в жизни на ноги, а бедный пони по имени Умный Ганс разыскал в публике самую влюбчивую даму. Пони остановился перед Миной Потер, сестрой братьев Потеров.

Затем девушка, похожая на цыганку, показала номер «человек-змея», а укротитель зверей, представленный нам как мистер Чарли, продемонстрировал борьбу с медведем; схватившись несколько раз со стариком медведем, он шепнул ему что-то на ухо, тот упал, а мистера Чарли провозгласили победителем. Этот мистер Чарли был светловолос, со жгуче-черными глазами, а над верхней губой у него росли усики цвета спелой пшеницы.

В заключение выступил Мак Мюльтон — глава труппы, он еще раньше показывал Умного Ганса, теперь же его номер объявили: «Мак Мюльтон — живой фонтан». Из кухни притащили два ведра воды, и Мюльтон, не глотая, стакан за стаканом вливал в себя воду, его рот вбирал ее, как вбирает воду крысиная нора в поле.

Когда Мак Мюльтон опустошил оба ведра, его тело уподобилось бочке, и для вящего сходства ему на живот положили железные обручи, а после этого Мюльтон проглотил три зажженные сигары, выплюнул их — они продолжали гореть, — потом поднесли лягушек, которых мы днем наловили в деревенском пруду в обмен на контрамарки, он проглотил целых пять лягушек, выплюнул их по-прежнему в живом виде, а затем «почтенную публику» попросили выйти на освещенный двор трактира, где господин директор выпустит воду, изображая собой фонтан.

Мы последовали за наполненным водой Мюльтоном во двор, обступили его; он утвердился в центре круга возле вкопанного в землю столба, помедлил, икнул, и вода тонкой струйкой забила у него изо рта. «Почтенную публику» попросили проверить чистоту воды и вымыть руки под «живым фонтаном». Длинный Потер, тот, которому пришивали к штанам куски от брюк младшего брата, вымыл не только руки, но и свое узкое мумиеобразное лицо, утверждая, что вода безупречно чиста, как родниковая.

Живой фонтан! Ничего подобного мы не видели в нашем маленьком мире.

Тут выступил вперед мистер Чарли. Он сказал, что позволит себе обратиться к зрителям с просьбой о небольшом вспомоществовании, дабы предоставить «живому фонтану» обильный ужин, ибо едва последняя капля воды вытечет из Мюльтона, ему необходимо как следует поесть, и эта еда — единственный за весь день прием пищи, который он может себе позволить, чтобы на следующий вечер вода выливалась из него по-прежнему чистая.