Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

— Мне так нужно вас, так нужно!

Она повторила это несколько раз и умолкла, растерявшись от множества желаний: хотелось поделиться и радостями, и тревогами, и вспомнить старое. Она знала Кокова с прошлого лета, когда проходила практику на Опытной, а Миша обучал практикантов поливному делу.

— Как живется здесь? — спросил он, подумав, что у нее какие-то неприятности.

— Мне? Как на качелях.

— Значит, весело?

— Всяко. То лечу вверх, то вниз. — И начала рассказывать, вся устремившись вперед, как при быстрой верховой езде. В последнее время настроение у нее падало и падало. Куда ни глянет — на душе только хуже. Всходов нет. Дождя не предвидится. Что делать, что может тут агроном? Зачем учусь я на агронома? Кругом ворчат: «Проклятая земля! Надо плюнуть на нее, перенести завод в другое место». Каково слушать ей! Она — дочь чабанов, родилась и выросла в этой степи. Степь для нее как родной дом, каждая травка — как сестра, каждый камень — брат. И если говорят: «Проклятая земля. Плюнуть на нее», — я понимаю так: «Иртэн, плюнь на братьев и сестер, на родной дом и перейди в чужой».

Сегодня она совсем было упала духом. И вдруг такая радость: орошение. Даже не верится.

Коков слушал, ласково поглаживая грубую, свалявшуюся гриву коня, словно это были женские волосы, и понимающе кивал.

— Скажите, это надежно? — она повела взглядом вдоль реки.

— Можете не сомневаться. Уже приехал Иван Титыч. Привезли целую машину новых лопат — сам видел.

— Не передумал бы директор.

— Поздно.

— Это знаете, какой человек? Для него нет «поздно».

— Если уж Иван Титыч здесь…

За рекой, где были поля, раздался железный шум идущих машин.

— Я прошу вас, Миша, больше воды! Всю нам. Биже от нас идет прямо в Енисей. Кроме нас, никому не нужна. Всю нам. В Енисее своей воды много, — с горячностью сказала Иртэн и перешла через мост на развилку дороги — направлять машины в Главный стан на постройку.

Всех рабочих, которых назначили на постройку, собрали в клубе. Степан Прокофьевич сообщил, что дирекцией, бюро партийной организации и рабочим комитетом завода принято решение построить на Биже оросительную сеть. Потом Миша Коков начал знакомить собрание с проектом. Для наглядности он принес большую, в полный фанерный лист, картину, где среди знакомых всем холмов был изображен широкий голубой пруд, красная плотина с белыми тумбочками по краям, синий канал и зеленое поле.

— Вот так будет через месяц.

— Загнул, парень, загнул! — раздались отдельные недоверчивые голоса.

Им отозвались:

— И ничего не загнул. Он техник. Ему играть словами нельзя.

А когда Миша назвал объем работ и ту силу, какая будет двинута, неуверенность постепенно растаяла и сменилась одобрением и задором.

— Управимся.

— За месяц все под орех сделаем.

— Давно бы так. Гадать: брызнет, не брызнет — у всех надорвалось сердце.

С критикой выступил один Окунчиков. Вернее сказать, это была не критика, а разговор ради удобного случая, очередное заявление, что Илью Петровича ничем не удивишь, он знает все и прежде всех.

— Промежду прочим, орошение — штука старинная, — начал он, пожимая узенькими плечиками. — Известная давным-давно.

— Нам от этого было не легче, — прервал его Хрунов.

— И теперь погодим радоваться: строим-то мы ведь, а потом сеем мы же. Откуда легче-то появится? — продолжал Окунчиков.

— Илья Петрович, не мешай людям петь по-новому, — Хрунов резко повернулся к нему. — И сам перемени дудочку: давным-давно время.

— Поговорить нельзя, — Окунчиков озадаченно развел руками. — Я не безголосый, не лишенец. Как же так?

— Говори дома! Мы сыты, — зашумели по всему залу. — Давным-давно про все одно. Пора кончать! — И прокатился дружный смех.

Окунчиков сел.

— Вот правильно. Давным-давно надо так.

И снова смех.

Последней говорила Домна Борисовна:

Я слышу, как все в один голос: «Справимся. Давно бы так». Это очень хорошо. Это важнее, надежнее всяких цифр. — Она повернулась на момент к Кокову: — Не обижайтесь за ваши цифры, я не собираюсь хаять их. Спасибо вам за вашу большую помощь! Всей вашей станции спасибо! Я хочу сказать, что и самые хорошие, надежные цифры могут остаться пустой бумажкой, если рабочая масса не возьмет их крепко в свои руки, не поднимет на плечи, не скажет твердо: сделаем. Мы здесь это сказали, так и будет. Мне интересно другое. Почему до сих пор не было у нас этого слова?

— Потому что не делом занимались! — громко, с уверенностью, что так думает все собрание, ответил Хрунов. — Мыльные пузыри дули. И слова были под стать им, без начинки. А пошло настоящее дело, и слова пошли дельные.

— Правильно. Теперь давайте разберемся в другом. Почему только сегодня началось настоящее дело? Засухи, недороды, недокормы донимают нас давно. Сколько ворчали мы на землю, что не родит, на небо, что не дождит. А сказать: «Давайте не станем дожидаться, когда там, в небе, что-то переменится, вот у нас — Биже…» и не подумали.

— Значит, такого выдумщика не было, — опять отозвался Хрунов.

— Выдумщики тоже неспроста водятся. Где бывают, а где не бывают. Потому и не было у нас выдумщиков, что мы не думали. «Земля не родит, небо не дождит, ветер слишком сильно дует, конечно, неприятно, но переменить тут ничего нельзя: природа, климат не позволяют», — уперлись в это, как в стену, ничего другого и не видели. Недавно один человек сказал: если бы люди не думали о несбыточном, они и сейчас, наверно, колупали бы поля мотыгой. Полезные слова. Люди все время идут через нельзя. Давно ли нельзя было летать? Когда-то даже обогреться не умели и тоже, наверно, думали, что нельзя. Нельзя, немыслимо — это трудно, пока не умеем. А не нас ли Ленин учил, как одолевать трудности! Мало ли несбыточного сделали советские люди — все время шли через нельзя! В нашей стране уже завоевано бесконечное можно. Пусть у нас всегда будет на уме: можно, можно. Больше думайте о несбыточном — больше и сбудется. Природа — это такой клад, которому и конца нет, надо только подобрать к нему правильный ключ.

После общего собрания люди разделились по бригадам — обсудить отдельно свои бригадные дела.

Домна Борисовна и Степан Прокофьевич направились из клуба к мосту, где было запроектировано головное сооружение — плотина, шлюзы, водослив — и где еще накануне был поставлен полевой вагончик с красным флажком наверху — командный пункт стройки.

— Я, признаюсь, не ждал от вас этого, — сказал Степан Прокофьевич, пристально глядя на Домну Борисовну, будто в первый раз. — Вы удивили меня!

— Чем?

— Сначала вы встретили мой план довольно-таки прохладно.

— По-сибирски. — Домна Борисовна вспомнила, как жаловался ей один незадачливый поэт-гастролер, и, копируя его, заунывно, по-волчьи, прочитала: — «В Сибири встретили меня, скрыпя полозьями и сердцем».

Степан Прокофьевич посмеялся, затем вернулся к своему разговору:

— А сегодня выступили с таким жаром.

— Тоже по-сибирски: долго таяла, зато уж разлилась… — Заметив его внимательный, изучающий взгляд, она оглядела себя, никакого непорядка в костюме — как думала — не нашла и сказала смеясь: — Все не можете надивиться?

— У вас что-нибудь случилось?

— Почему вы думаете?

— Вид такой… приподнятый.

Домна Борисовна держалась прямей, говорила и двигалась резче, тверже, на лбу, в складке губ чаще появлялись черточки, придававшие лицу выражение настойчивости, вся она стала будто выше, тоньше.

— Вволю выспалась. Больше ничего, — ответила она и втайне порадовалась, что решимость стать смелей — «научиться летать» оказалась не пустой.

Из клуба валом хлынул народ и разделился на три потока: к рабочему конному двору, инструментальному складу и гаражу. Вскоре из склада донесся звон разбираемых людьми железных лопат; у гаража фыркнул, поперхнулся, громко прокашлялся и затянул равномерное, бесконечное «ра-ра-ра-ра-ра» трактор, уходя к речке; ему начал вторить другой, потом третий. К тракторному хору присоединились автомобили. Обгоняя одна другую, с лихими выкриками возчиков, покатили одноконные и парные брички, телеги, грабарки.

У командного пункта стояли Степан Прокофьевич, Домна Борисовна, Орешков, Иван Титыч и Миша Коков, назначенный производителем работ.

Люди, машины, подводы, равняясь с вагончиком, на котором краснел флажок, приостанавливались, одни получали от Кокова новые указания, другие — подтверждение прежних и затем растекались по берегу, размеченному вешками, колышками, зарубками.

Пришла последняя телега. Явка была полная. Миша Коков оглядел строительную площадку — там почти все уже были по своим местам — и сказал, поворачиваясь к Лутонину: