Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

— Я сам очень хочу поехать в Курган, чтобы больше узнать о методе Илизарова. Если я туда попаду, обязательно разыщу могилу твоего отца.

— О, моя мама еще жива, и мы оба будем благодарны. А почему ты не делаешь доклад?

— Знаешь, обидно говорить, но я временно работаю в орготделе — нечего докладывать.

Слушать доклады мне было интересно, но еще больше нравилось толкаться в кулуарах съезда, прислушиваться к беседам, вступать в них. Советские доктора опасливо сторонились иностранцев — они «обтекали» их в толпе, те оказывались как в вакууме и удивлялись. Но я старался реализовать редкую возможность общения с иностранными коллегами, узнать, как они работают, как живут. Съезды и конференции — это не только научные форумы, это еще и возможность общения с разными людьми, это установление личных контактов, а это обмен мнениями и опытом.

Среди многих кулуарных встреч я неожиданно столкнулся со своей первой учительницей хирургии из Петрозаводска Дорой Степановой и с подругой по той работе Фаней Левиной. Прошло одиннадцать лет с моей петрозаводской жизни, но я всегда с благодарностью помнил о первых хирургических уроках, полученных там. Я привез Дору и Фаню к нам домой, познакомил их с Ириной, и мы вспоминали-вспоминали… Теперь я казался им солидным лицом, далеко обошедшим их, — старший научный сотрудник, кандидат медицинских наук, один из организаторов съезда. Но мне было приятно чувствовать себя таким же щенком, каким я был с ними в Петрозаводске.

А по вечерам мы водили иностранных гостей на банкеты и на балеты — в Большой театр. Я пригласил своих чехов домой, не спросив разрешения в первом отделе. Полагалось информировать о личных встречах, но меня это унижало. В своем кабинете я угощал гостей аперитивами, а в большой тещиной комнате мы накрыли стол. Впервые в жизни нам с Ириной было нестыдно в такой квартире принимать иностранцев. Она приготовила русский обед — борщ и бефстроганов. Гости почтительно хвалили ее искусство.

Милош привел с собой своего друга — знаменитого профессора иммунологии Милана Гашека. Гашек открыл, одновременно с британцем Медоваром, биологический закон искусственной толерантности (совместимости) живых тканей. Медовар получил Нобелевскую премию, а Гашека несправедливо обошли. Правда, в его стране ему дали высшую премию, сделали академиком и директором института экспериментальной биологии. Теперь в Москве его принимала Академия наук. Милан, двухметровый гигант, сразу стал центром внимания, от него исходили веселье, простота и дружелюбие. Всех поразила его способность пить, как лошадь — он легко поглощал все напитки подряд, включая спирт, и совсем не пьянел. Мы поражались, а он прочел нам небольшую лекцию:

— Пить надо много. Именно алкоголю мы обязаны культурой нашей европейской общительности. Алкоголь пробуждает веселость, желание общаться — он объединяет людей. Благодаря этому влиянию алкоголя западная культура восторжествовала во всем мире. На Востоке алкоголя не знали и вместо него потребляли опиум, он приводил людей в дремотное состояние самоизоляции. В результате культура Востока изолировалась и отстала от западной. Выпьем за алкоголь!

В тот момент я пожалел, что его лекцию не слышали русские алкаши — она наверняка привела бы их в восторг, они качали бы его, как своего героя.

С той первой встречи мы с Миланом остались друзьями и встречались потом, правда, при других обстоятельствах — после советского разгрома «Пражской весны» 1968 года.

Я провожал своих чешских и словацких гостей в аэропорт, по дороге Милош сказал мне:

— Володька, я говорил о тебе с Волковым. Он очень тебя хвалил и сказал, что скоро возьмет тебя в клинику.

Это вселило в меня новую надежду на избавление от орготдела. Вечером Волков позвонил мне и попросил:

— Я очень занят и не смогу завтра проводить профессора Беллера с женой. Я вас прошу, сделайте это и извинитесь за меня. Вы ведь говорите по-немецки.

Я воспринял просьбу как честь: Лоренц Беллер был одним из первых европейских травматологов, основателем многих начал нашей профессии. В начале XX века он изобрел шину для лечения переломов скелетным вытяжением, ею до сих пор пользуются во всех больницах мира. Он и его жена были симпатичной улыбающейся парой старичков. Я был рад нести их чемоданы, мой слабый немецкий язык все-таки помогал мне общаться с ними, я объяснял великому старцу, что мы лечим больных на его шине и все знаем его имя. Прощаясь, он спросил, курю ли я сигары. Я их никогда не курил, но смутился и из вежливости ответил «да». Он подарил мне коробку дорогих сигар и сказал:

— Курите их с профессором Волковым.

Вернувшись в институт, я пошел в кабинет директора.

Он был в благодушном настроении — съезд прошел хорошо, его все хвалили и благодарили.

— Как вы просили, я проводил Веллера. Он подарил эти сигары, чтобы мы с вами курили.

Волков не курил, но, рассматривая красивую коробку, сказал:

— Что ж, давайте попробуем.

Мы неумело закурили, кабинет заполнился густым и резким сигарным дымом. Я хотел воспользоваться хорошим настроением босса и уже открыл рот, чтобы в очередной раз просить о переводе в клинику. Вдруг он сам сказал, назвав меня по-старому на «ты»:

— У меня для тебя приятная новость: я держу свое слово — с завтрашнего дня ты переведен в отделение острой травмы. Будешь работать под руководством профессора Каплана.

Я закашлялся в благодарностях. Так, в клубах сигарного дыма, закончился трехлетний срок моих «унижений Геракла».

При вступлении в храм науки

Скульптор по-своему ощущает материал, который у него в руках; музыкант по-своему ощущает струны и клавиши, которых касается; художник по-своему чувствует линию и цвет; актер по-своему чувствует слово; певец по-своему чувствует звук. Все это — виды индивидуальных искусств.

Хирург тоже привыкает по-своему ощущать ткани, которые он разрезает, потому что хирургия — это тоже индивидуальное искусство.

Можно вылепить фигуру из глины, но все же не быть скульптором; можно сыграть музыкальную пьесу по нотам, но не быть музыкантом. Надо родиться художником для того, чтобы стать художником. То же и в хирургии: можно научиться делать операции, но не быть хирургом. Кажется парадоксальным? На самом деле нет — настоящим хирургом надо родиться. В годы моей работы в Москве был хирург Павел Осипович Андросов. Он был довольно ограниченный человек, его даже звали по простому «Пашка Андросов», но он был непревзойденный хирург-виртуоз, делал чудеса. Успех хирургической операции определяется не только лишь самим выполнением задачи — удалить что-то лишнее из тканей или заменить в них какую-то часть. Сделать это способны практически все хирурги. Но не всегда важно, что сделано, зато всегда важно, как сделано. Настоящий успех операции определяется искусством выполнения, которое дано немногим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});