Кутузов - Лидия Ивченко

По-прежнему генерала угнетало состояние здоровья любимой дочери, вернувшейся в Петербург: „Любезная Лизанька, здравствуй и с детками. Я получил недобрые вести, друг мой: Катерина Ильинична пишет мне, что ты сама захворала, ухаживая за нею, но я надеюсь, что последствий дальнейших не будет. Как тронула меня малютка Катенька своим русским письмецом. Как бы мне хотелось ее видеть, но, разумеется, в то же время и Дашеньку. Поцелуй всех моих детей, как больших, так и малых. Боже вас благослови“21. Ему казалось, что, окажись она рядом, он бы смог развеять ее горе. 6 февраля 1808 года он писал ей: „Лизанька, мой друг, я все еще мечтаю, что ты будешь-таки в Киев. Приятно было мне узнать это из твоего последнего письма. Общество наше все тоже, кроме разве что приехавшей сюда из-за границы г-жи Зубковой, которая пробудет тут несколько времени. Это миленькая, ветреная женщина. Поцелуй всех моих детей — больших и малых“22. Через две недели он снова обращается к дочери: „Лизанька, мой друг и с маленькими, здравствуй. Маленькой Катеньки письмо меня очень обрадовало, и я ей ответствую по-немецки. С Кудашевым посылаю 1000 рублей тебе; чтобы не вдруг, то тысячу пришлю после. Зубкова возбуждает внимание в Киеве. Ее находят хорошенькою, да и я тоже. Болтунья, немного сумасбродная, с сильным желанием нравиться — с этими склонностями можно далеко пойти“.

Пока Кутузов отправлял дочери письма, полные заботы о домочадцах и интереса к госпоже Зубковой, переполошившей весь Киев, он не догадывался, что фельдмаршал князь А.А.Прозоровский еще 21 декабря направил императору письмо: „<…> Страшусь я, Всемилостивейший Государь, только престарелых моих лет, хотя сил душевных, надеясь на милость Божию, и достать может. Итак, опасаюсь я, чтобы иногда телесные силы мои не отказали мне самолично все увидеть, хотя в самых важных случаях я, конечно, все положение земли сам осмотрю; но на всякий таковой случай для пользы Вашей, Всеавгустейший Монарх, нужно, чтобы первый подо мною генерал имел не только достаточные сведения, но и опытность в военном искусстве, дабы я, когда с силами не соберусь что-либо сам осмотреть, мог употребить его вместо себя. К сему признаю я способнейшим генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова, который почти мой ученик и методу мою знает, а решительны, Всемилостивейший Государь, в предприятиях мы будем…“23 Трудно сказать, насколько хороша была мысль назначить более деятельного помощника к престарелому князю Прозоровскому, которому, к сожалению, отказывали уже не только „телесные“, но и умственные силы. Были и другие неудобства в общении с ним, о которых Кутузов сообщал жене после встречи с фельдмаршалом еще в Киеве: „Прозоровский здесь живет очень смирно и со мною ему не за что поссориться, и часто видаемся, пишем с утра до вечера и много напрасно. Говорит много и слава Богу, что не заставляет говорить других, для того, что очень глух“. По словам сослуживцев, главнокомандующий временами терял память, обращаясь к ним с просьбой напомнить, где он находится: „в Петербурге или уж в Москве генерал-губернатором?“ Те же сослуживцы иронизировали по поводу того, что в глазах князя Кутузов, будучи сам в немолодых летах, выглядел „молодым человеком“, в соответствии с чем строились их отношения. Само за себя говорит письмо Михаила Илларионовича 18 марта 1808 года дочери из Киева: „Я теперь в хлопотах; снаряжаю дивизии в поход и много трудностей. <…> Мне надо самому скоро ехать, но заботы здешние задерживают; а ты в Петербурге, ежели кто спросит, то сказывай, что думаешь, что я уже уехал; там не рассчитывают время, не почтут, что на много надо дождаться разрешения от Прозоровского, а это не руку подать“24. Одним словом, Кутузов не мог явиться к своему „вельможному“ начальнику без приглашения, даже получив рескрипт императора. Князь Прозоровский, как истинный барин прежних времен, естественно, выдерживал паузу перед младшим сослуживцем, в связи с чем 29 марта Кутузов все еще находился в Киеве: „Я не мог никак по сю пору выехать отсюда, должно было получить ответ на все от князя Прозоровского; в письмах весьма ласков“25. Наконец в начале апреля ему было повелено прибыть к месту назначения, о чем он известил своих близких: „Милая Лизанька, здравствуй и с Катенькой, и с Дашенькой. Я думаю, завтра еду из Киева. Ты не поверишь, какой тиран — привычка. Мне тяжело отсюда уезжать. Вспоминаю, что провел здесь несколько месяцев безмятежно: ложился и вставал без боязни и с чистой совестью. Посылаю тебе 200 червонных. Поговори обо мне с Катенькой“26. 4 апреля Михаил Илларионович известил о том же и жену: „Я, мой друг, отъезжаю из Киева <…>, так засуечен, что голова не на месте и дорога такая, что не знаю, как доехать; снега превеликие и с вчерашнего дня зачалась оттепель. Еду через Белую Церковь, где у Браницкого остановлюсь на сутки. <…> Сегодня страстная суббота; отслужу с вечера заутреню, а завтра, как свет, поеду. Посылаю левантского кофею, прекрасного, да ноты Катеньке“27. 20 апреля он благополучно добрался до места: „Я, мой друг, как три дня приехал в Яссы и нашел, что здесь продолжено перемирие бессрочно, до заключения мира. Я, слава Богу, здоров и очень хочу беречься от лихорадки, которая уже здесь начинается. Князь Александр Александрович [Прозоровский] принял меня очень дружески; ты бы, мой друг, могла поблагодарить за это княгиню“28. Итак, Екатерина Ильинична, выполняя поручение мужа, вероятно, сразу же отправилась к супруге князя Прозоровского со словами благодарности за то, что главнокомандующий приветливо встретил ее немолодого супруга, который прибыл к нему не по собственной воле.

Однако в каком бы качестве ни мыслил князь Прозоровский использовать нового подчиненного, но донесение М. И. Кутузова графу Н. П. Румянцеву от 27 апреля о его „частной“ беседе с французским послом генералом О. Себастиани свидетельствует о том, что правительство имело и другие виды на его приезд к армии. Мы приводим выдержки из документа, отражающего интеллект, уровень познаний нашего героя в области географии, политики, права, раскрывающий его артистизм, сообразительность, быстроту реакции, знание психологии собеседника, которого ему необходимо втянуть в продолжительный разговор, чтобы получить нужную информацию: „Тон добродушия и откровенности, который я принял с начала разговора с послом, постепенно заставил и его сменить свои министерские ужимки на видимость военной прямоты; этот тон ободрил меня и позволил мне в полушутливом в полусерьезном разговоре закинуть несколько вопросов, кои были бы неуместны и неделикатны при встрече важной и преднамеренной, тем более, что я убеждал его всячески, что ничего не значу в делах политических, в которых полномочным лицом является сам фельдмаршал. Он не заставил тянуть себя за язык и начал с изложения необходимости существования Оттоманской империи для спокойствия Европы, подкрепляя это утверждение всеми доказательствами, применявшимися политиками, когда в Европе царило равновесие. Но эти неоспоримые аргументы сделались софизмами, лишенными смысла с тех пор, как мы увидели судьбу Германии, Италии, Испании, Португалии и др.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});