Воспоминания дипломата - Николай Новиков

В первой половине следующего дня мы побывали в административном и проектно-конструкторском корпусах фирмы «Крайслер», а во второй – с большим интересом посетили крупнейшее в США фармацевтическое предприятие фирмы «Парк и Дэвис».

В отель мы вернулись часа за полтора до открытия митинга.

Торжественное собрание «Американского общества помощи России» проходило в большом бальном зале отеля «Бук-Кадиллак». По американскому обычаю, это был митинг-банкет. Сотни участников митинга разместились за столиками в зале и на галерее, опоясывавшей зал. Ораторы сидели лицом к публике за длинным столом на возвышении у одной из стен. В список ораторов входили Э. Картер, А. Уиттекер, А. Кроу, мэр Детройта Эдвард Джеффрис и еще два-три человека. Моя фамилия стояла в самом конце списка – почетный гость в силу того же обычая выступает последним.

Председателем митинга был наш вчерашний сотрапезник в «Экономическом клубе» мистер Кроу, оставивший по себе впечатление как о человеке, питающем по отношению к нам глухую неприязнь. Но его поведение накануне было только цветочками – ягодки он, оказывается, припас на сегодня.

Открывая митинг, мистер Кроу произнес речь, которая сразу же насторожила меня, а в дальнейшем глубоко возмутила. Поначалу он, правда, выжал из себя несколько натянутых комплиментов по адресу Советского Союза, как союзника Соединенных Штатов в войне против общего врага. Но в дальнейшем его речь изобиловала двусмысленными рассуждениями, представляющими собою плохо завуалированные нападки на послевоенную внешнюю политику СССР и косвенное осуждение советского строя и всего советского образа жизни.

После первых же инсинуаций мистера Кроу, отдававших провокацией, передо мной встал вопрос, как на них реагировать. В порыве негодования я на мгновение даже подумал о том, чтобы демонстративно покинуть зал, но тотчас отбросил эту мысль. Вполне возможно, что именно подобной реакции с моей стороны и добивался банкир-антисоветчик, неведомо почему выдвинутый в председатели собрания друзей Советского Союза. Незачем было играть ему на руку. И к концу его речи я принял решение реагировать сдержанно и в то же время с достоинством.

Я положил перед собою подготовленный заранее текст своей речи, переведенный на английский язык, и перечел вступительные фразы. По-русски они выглядели так:

«Господин председатель, леди и джентльмены!

Прежде всего я хочу выразить вам свою искреннюю признательность за теплый дружественный прием, который вы оказали мне и моей жене в связи с нашим приездом в Детройт».

Разумеется, это выражение признательности охватывало все проявления дружественных настроений, начиная со встречи в аэропорту и включая предполагавшееся дружеское единодушие участников митинга. Но гнусные намеки детройтского плутократа, безусловно, шли вразрез с этим единодушием, и оставить мое обращение в неизменном виде значило бы пропустить их мимо ушей. Поэтому к вступительной фразе я добавил на полях рукописи следующее продолжение:

«Я говорю «теплый дружественный прием», несмотря на некоторые имевшие здесь место негативные демонстрации, каковые – я в этом уверен – не характерны для ваших чувств и настроений».

Таким я наметил ответ мистеру Кроу. Но, как показали дальнейшие события, он явился одновременно и ответом на другие попытки отравить атмосферу митинга или вовсе сорвать его.

Надо отдать должное ораторам, выступавшим вслед за Кроу: ни один из них не последовал его дурному примеру. Своими содержательными, полными искренней симпатии к Советскому Союзу высказываниями они, не адресуясь прямо к мистеру Кроу, отмежевались от его позиции. О настроениях же аудитории в целом можно было судить по тому, какими щедрыми аплодисментами она встречала каждое упоминание о великом вкладе советского народа в борьбу против гитлеровской агрессии и о необходимости крепить дружбу с Советским Союзом.

Но за стенами зала у мистера Кроу нашлись единомышленники и подражатели. В отличие от него они не были стеснены рамками этикета и поэтому могли действовать с предельной наглостью. Во время выступления мэра Детройта Эдварда Джеффриса с галереи вдруг раздались какие-то громкие выкрики, после чего в зал полетел ворох листовок. В наступившей суматохе я не сразу разобрал, в чем дело, успев лишь заметить, как участники митинга окружили наверху двух вопивших субъектов и, вопреки их яростному сопротивлению, выволокли с галереи.

– Что там произошло? – тихо спросил я доктора Уиттекера.

– Эти типы кричали мэру, что он, сидя за одним столом с русским послом, изменяет «американизму». Грозились, что даром это ему не пройдет. Ну и многое другое, чего я вчуже стыжусь. – Доктор с презрительной гримасой махнул рукой.

Порядок на галерее был восстановлен. Во избежание новых хулиганских выходок у дверей зала был выставлен пикет из участников митинга. Мэр Джеффрис продолжал свою речь, предварительно извинясь передо мной за выходки своих «неразумных сограждан». Остаток речи он скомкал. Было заметно, что он очень расстроен. Очевидно, в Детройте было не принято с легким сердцем относиться к угрозам «стопроцентных американцев».

В конце митинга к микрофону подошел я. Мое выступление, с дополнением, адресованным в равной мере распоясавшимся фашистским хулиганам и респектабельному президенту «Экономического клуба», было с энтузиазмом встречено собравшимися. Аплодисментами награждались и та часть речи, в которой я давал высокую оценку полезной – практически и политически – деятельности «Американского общества помощи России», и та, в которой я приветствовал открывающуюся кампанию за сбор средств для детской больницы, и многое другое. Но особенно горячие аплодисменты и приветственные возгласы раздались, когда я, упомянув о «воинствующих деятелях в некоторых странах, призывающих к новой войне», далее заявил:

«Я верю, что выражу не только свое, но и ваше мнение, если скажу, что сторонники мира несравненно более многочисленны, чем проповедники новой войны. Миролюбивые устремления народов сумеют сдержать агрессоров, где бы они ни обнаруживались и под какой бы этикеткой ни выступали, и таким образом предотвратить новую бойню».

Митинг завершился в атмосфере всеобщей приподнятости, которой недоставало вначале из-за провокационных инсинуаций Кроу, а потом из-за хулиганской вылазки на галерее.

Провожаемые аплодисментами и крепкими рукопожатиями, мы с женой покинули зал, направляясь через холл к лифтам. И тут разразился третий за этот вечер инцидент, наиболее серьезный. Группка из нескольких мужчин, сидевших в холле неподалеку от выхода из зала, одновременно, будто по команде, вскочила с кресел и поспешно направилась в нашу сторону. Но тотчас же из разных концов холла наперерез им с еще большей поспешностью двинулось трое или четверо атлетически сложенных людей, преградив первым путь к лифтам, куда уже подошли мы с женой. Между обеими группами мгновенно завязалась рукопашная, исхода которой мы не успели увидеть. Не успели потому, что возле нас нервно засуетился здоровяк лет пятидесяти, с умоляющим видом твердя: «Скорее в кабину, господа, скорее в кабину!» При этом он своей массивной фигурой отгораживал нас от холла и чуть ли не силой заставил войти в кабину, после чего вскочил в нее и сам. Когда лифт пришел в движение, он облегченно вздохнул, вытер носовым платком свою взмокшую от пота физиономию и скороговоркой промолвил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});