Обширней и медлительней империй (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Да, это я знаю. – И отошла, и села на другую кровать, и стала молча глядеть на них.

Малышка крепко спала за ширмой в своей кроватке и даже чуть похрапывала. Соседи возвращались к себе, кто-то крикнул, прощаясь: «Спокойной ночи!» – и кто-то крикнул то же в ответ из открытого окна общежития. Огромное здание – две сотни комнат – было полно жизни и движения; будучи отделенными от этого мирка, они все равно оставались его частью. Садик сползла с отцовских коленей и села на кровать рядом с ним и как можно ближе. Ее темные волосы растрепались и свисали длинными прядями вдоль лица.

– Я не хотела говорить вам, потому что… – Ее голосок казался очень тоненьким и совсем детским. – Но только становится все хуже. Они друг друга подначивают.

– В таком случае ты туда не вернешься, – сказал Шевек и обнял дочь за плечи, но она стряхнула его руку и гордо выпрямилась.

– А что, если я схожу и поговорю с ними?.. – начала Таквер.

– Это бесполезно.

– Ну и где же выход? – бессильно спросила Таквер.

Шевек не ответил. Он снова обнял Садик, и та сдалась – устало прижалась головой к отцовскому плечу.

– Есть ведь и другие учебные центры, – сказал он наконец без особой уверенности.

Таквер встала. Она не могла сидеть спокойно, ей явно необходимо было сделать хоть что-то, но делать было особенно нечего.

– Давай-ка я тебя причешу, Садик, хорошо? – спросила она тихонько. Та кивнула.

Таквер расчесала девочке волосы, заплела их в косы, потом они поставили поперек комнаты ширму и уложили Садик рядом со спящей сестренкой. Желая родителям спокойной ночи, Садик снова чуть не расплакалась, но уже минут через двадцать они услышали ее ровное сонное дыхание.

Шевек пристроился на другую кровать с записной книжкой и карандашиком.

– Я пронумеровала сегодня ту рукопись, – сказала Таквер.

– И сколько получилось?

– Сорок одна страница. С приложениями.

Он одобрительно кивнул. Таквер встала, заглянула через ширму – обе девочки крепко спали – и, присев на краешек кровати, сказала Шевеку:

– Я чувствовала, что в интернате что-то не так. Но она ничего не говорила. Молчала о своих бедах – как истинный стоик. Мне и в голову не приходило, что они доберутся до детей… Мне казалось, это только наши с тобой проблемы… – Она говорила тихо, с горечью. – Эта злоба растет, Шевек, все время растет… И разве что-то изменится, если мы переведем Садик в другую школу?

– Не знаю. Если она будет бо́льшую часть времени проводить с нами, ей, возможно, будет полегче.

– Но ты ведь не предлагаешь…

– Нет. Не предлагаю. Я прекрасно понимаю, что если даже мы будем отдавать ей всю свою «индивидуальную» родительскую любовь, то все равно не сможем спасти ее от того, что происходит вокруг, и, возможно, она будет страдать в итоге даже больше. И страдание это будет результатом наших с ней отношений, то есть будет как бы исходить уже от нас самих.

– Это несправедливо! Почему ее мучают из-за того, что делаем мы? Она такая хорошая, у нее замечательный характер, она точно чистый родник… – Таквер умолкла, ее душили слезы, она вытерла глаза и закусила губу.

– Дело не в том, что делаем мы. Дело в том, что делаю я. – Он отложил свою записную книжку. – Ты и сама всегда страдала из-за меня. Из-за их мнения обо мне.

– Мне наплевать на их мнение!

– А твоя любимая работа? На нее тоже наплевать?

– Я могу перейти на другую работу.

– Но не здесь. И никогда не сможешь заниматься тем, чем хочешь.

– Ну что ж, я могу, если ты хочешь, конечно, переехать куда-нибудь еще. Лаборатория в Соррубе, например, возьмет меня с удовольствием… Но что будет с тобой? – Она смотрела на него почти сердито. – Ты-то ведь останешься здесь, я полагаю?

– Я мог бы отправиться с тобой. Скован и кое-кто еще уже вполне сносно объясняются на йотик, так что радиосвязь с Уррасом не оборвется, а сейчас именно это моя основная функция в синдикате. Я могу заниматься физикой в Городе Благоденствия не хуже, чем в Аббенае. Только ведь, если я окончательно не откажусь от сотрудничества с синдикатом, это никаких проблем не решит, ты и сама понимаешь. Все дело во мне самом. Я, именно я создаю все трудности – для всех вас!

– Да кому будет дело до вашего синдиката в таком крохотном поселении, как Город Благоденствия?

– Боюсь, что будет.

– Шев, дорогой, я только сейчас понимаю, с какой ненавистью, с каким количеством ненависти ты сталкиваешься постоянно! И все время молчишь, как Садик!..

– И – как ты. Ну, кое-что я все-таки тебе рассказываю, верно? Хотя порой лучше действительно помалкивать. Когда я прошлым летом ездил в Конкорд, там было несколько хуже, чем я вам рассказал. Там меня просто пытались побить камнями, дело дошло до настоящей потасовки. И тем студентам, что просили меня приехать, пришлось драться, чтобы защитить меня. Но я довольно быстро вышел из игры: ведь я подвергал ребят опасности. Ладно, допустим, молодежь даже любит, когда «немножко страшно». И в общем-то, отчасти они сами раздразнили людей… И довольно-таки многие еще оказались на нашей стороне. Но теперь… Хотя все это ерунда. Главное сейчас – насколько сильно я подвергаю опасности тебя и детей, оставаясь с вами.

– Но ведь и ты в опасности, Шев, не отмахивайся от нее.

– Я сам напросился. Хотя, конечно, не думал, что подобное варварское, «трайбалистское» презрение распространится и на тебя тоже. И даже на Садик! Да не могу я спокойно смотреть, когда опасности подвергается моя семья!

– Альтруист!

– Возможно. И ничего не могу с этим поделать. Я чувствую свою ответственность перед вами, Так. И свою вину. Без меня ты могла бы поехать куда угодно или остаться здесь, в Аббенае. Ты ведь не так уж много работала в самом синдикате, главным образом они имеют против тебя то, что ты верна мне! Я для них – некий символ. Так что не… В общем, Так, некуда мне идти.

– Отправляйся на Уррас, – сказала Таквер так резко и таким хриплым голосом, что Шевек вздрогнул, точно она ударила его по лицу, и сел.

Она глаз не подняла, но повторила более мягко:

– Отправляйся на Уррас, Шев… Почему бы, собственно, и нет? Там ты нужен. А здесь – нет! Может быть, тогда анаррести наконец поймут, что потеряли… И ты сам хочешь попасть туда. Я поняла это только сегодня. Я никогда раньше даже не думала об этом, но, когда мы говорили за обедом о той твоей премии, я это ясно увидела – это звучало даже в твоем смехе.

– Да не нужны мне никакие премии!

– Премии тебе не нужны, это верно. Но тебе очень нужна чужая оценка твоего труда, тебе нужны научные дискуссии, деловые споры, тебе нужны, наконец, студенты – причем настоящие, а не марионетки Сабула! И послушай, Шев, вы с Дапом все время твердите о том, что Координационный совет испугается, если кто-нибудь вздумает воспользоваться своим правом личной свободы и улетит на Уррас, но это все слова: никто ведь не улетает. И получается, что вы тем самым лишь усиливаете позиции своих противников, невольно доказывая, что традиция незыблема. Но сегодня вы наконец вынесли эту тему на обсуждение. Теперь кто-то из вас просто должен улететь! Иначе вы проиграли. Так улетай ты. И кстати, получишь там свою премию – те деньги, которые там тебя ждут! – закончила она и вдруг рассмеялась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});