Собрание сочинений в десяти томах. Том 7 - Юзеф Игнаций Крашевский

хозяина, сколько из-за удобного, уединенного расположения его дома.

Возможно, что вследствие такого пренебрежения воевода старался назойливо вмешаться в разговор, прерывая и хватая за руки маловнимательных, похлопывая их по плечу.

Между собравшимися выделялся знакомый уже нам ксендз Марцин Баричка своим желтым, худым, строгим лицом. Грозно сдвинув брови, нахмурив лоб, капеллан, как будто проповедуя с амвона, воодушевившись, старался страстными зажигательными словами убедить в чем-то своих слушателей. Последние прислушивались к его речи с любопытством и вниманием, но по выражению их лиц видно было, что не все с ним согласны, хотя не смеют явно ему противоречить.

Бормотанье Неоржи не слышно было среди шума и раздававшихся в различных местах криков.

Хозяин дома ничего нового не говорил, повторяя ту же старую песнь, давно всем знакомую, о своей обиде на короля и желании отомстить за нее.

– Это наказание Божье! Это перст Божий! – громко кричал ксендз Баричка. – Переполнилась чаша искушений и несправедливости, истощилось терпение Всевышнего и милосердие Его сменяется местью и торжеством справедливости. Господь, наказывающий детей за вину родителей, как сказано в Писании, наделяет нашу страну страшными бедствиями в наказание за злобу и вину того, кто ею управляет. Я не хочу быть судьей других, потому что я сам грешен, но вина тут падает не на одного лишь короля, находящегося во власти своих страстей, но и на других, потому что их постыдное молчание можно назвать сообщничеством… Разве высшие духовные лица, находящиеся при троне, не обязаны были руководить королем, заставить его одуматься и навести на путь истины? Кто посмеет, если они молчат?

При этих словах ксендз Баричка кулаком ударил себя в грудь.

– В этом виновен наш слишком снисходительный архиепископ Богория; виновен также его племянник ксендз Сухвильк, забывающий об исполнении своих духовных обязанностей из-за светских дел, больше юрист, чем капеллан, скорее придворный, чем ксендз…

И, наконец, дорогой отец, епископ Бодзанта, сознающий свои обязанности, но мало их исполняющий. Впрочем, последнего я сам на коленях умоляю и уговорю его отправиться вместе со мной к королю, а если он не согласится, я буду говорить от его имени. Да, – добавил он страстно, обводя присутствующих воодушевленным взором, – да, я сам предстану перед королем, хотя меня может постигнуть участь блаженной памяти епископа Станислава. Нам необходим такой мужественный борец во имя Господне, и я пойду по его следам, хоть и недостоин дотронуться к ремешку сапога святого мученика.

Стоявший рядом ксендз, викарий Отто Топорчик из Щекаржевиц (родственник Неоржи), закусив губы и прищурив глаза, насмешливо улыбался. Ксендз Баричка, заметив его улыбку, насупился и остановил на нем вопросительный, гневный взгляд.

– Отец мой, – язвительно молвил Отто из Щекаржевиц, – теперь не те времена, когда разгневанные короли превращали вас в мучеников, сами подвергаясь отлучению от церкви и изгнанию… Знаете ли вы, что чешский король сказал в Бреславле нашему епископу, когда тот угрожал ему анафемой за присвоение имущества? Он равнодушно рассмеялся и сказал:

– Я вижу, что тебе захотелось тернового венца, но я не тороплюсь тебе его доставить. Я не возвращу тебе имущества и не лишу тебя жизни, а что же касается отлучения от церкви, то Рим нас рассудит.

Глаза всех устремились на ксендза Баричку.

Лицо его нахмурилось и изменилось; он весь дрожал от сдерживаемого внутреннего волнения. Окинув гордым взором Отто, он обратился к нему с некоторым пренебрежением:

– Не всякому Господь посылает мученический венец, но каждый должен исполнить свою святую обязанность. Разве, по-вашему, это не своего рода мученичество, когда капеллана, слугу Божьего, подвергают унижениям?

Ксендз Баричка замолчал и отошел немного в сторону, вытирая вспотевшее лицо.

Остальные молча глядели друг на друга.

Петр Пшонка из Бабина, человек небольшого роста с разгоревшимся лицом и с беспокойным взором, отозвался первым.

– Какое нам дело до того, какой образ жизни ведет король? Всякий отвечает за самого себя, и он отдает за свои грехи отчет Богу. Хуже всего то, что он для нас не такой, каким мы хотели бы его иметь.

На рыцарстве и на наших щитах зиждется королевство, а нас, детей его, сталкивают на дно. Он нам навязал новые законы, стараясь о том, чтобы всем было хорошо, мещанам, мужикам, даже евреям; только нашу свободу он урезывает и грозит нам рабством.

Разве мы не помним прежние времена, когда совместно с духовенством мы возводили и свергали королей? Во что же превратилась наша сила и могущество? Мы допустили, чтобы нас постепенно лишили всего, и по нашей же вине попадем в зависимость.

Недалеко от Пшонки стоял, подбоченившись, какой-то субъект, бородатый, высокий, как дуб, во цвете лет, и присматривался к говорившему. Судя по тому, как с ним обходились окружающие, с любопытством приглядывавшиеся к нему и старавшиеся своими взглядами проникнуть в него, видно было, что он имеет тут большое значение, и что хотели бы услышать его мнение.

Густые, темные с красноватым оттенком вьющиеся волосы покрывали его голову; лицо его не было красиво, но оно выражало силу, упрямство и надменность; у него была широкая, почти рыжая борода, выдающиеся скулы, мясистые губы, блестящие беспокойно бегающие глаза. Одет он был неряшливо, хотя одежда была дорогая и барская; снизу платье, украшенное дорогими камнями, сверху широкая шуба на куньем меху, покрытая дорогой тканью, кованный меч, осыпанный камнями, застежка пояса – все свидетельствовало о его богатстве.

Хотя Неоржа был тут хозяином, а ксендз Баричка в силу своего духовного сана руководил другими духовными лицами, однако казалось, что этот человек играет тут первую роль и имеет право руководить другими; все на него оглядывались с любопытством и с тревогой. Но он больше слушал, чем говорил, предпочитая все узнать от других.

Когда Пшонка окончил, губы этого молчаливого слушателя начали шевелиться. Взоры, устремленные на него, так убедительно выражали просьбу сказать свое мнение, что он дольше молчать не мог.

– Все, что вы говорите – правда, – грубо и как бы против своего желания начал он, – но это еще не все, что нам нужно. Этого недостаточно! Землевладельцы постепенно теряют власть, потому что их владения входят в состав королевства, и подчиняются королю. Ни один из них не хочет даже признаться, что был самостоятелен и имел собственного князя. Теперь существует для всех один закон, одна монета, один король – и все наши вольности – великопольскую, куявскую, краковскую, мазовецкую, – а много их было, – все это подвели под одну мерку, и будут с нами поступать, как захотят. Рыцари и землевладельцы должны сплотиться в одно и сформировать полки и войска, а теперь у нас что? Бесформенные