Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Зато Сигрид Унсет не могла скрыть раздражения по поводу того, что ее мать считала: она может приезжать в гости в Бьеркебек, когда ей вздумается. Шарлотта никогда не понимала ни ее, ни сестер, которые вечно были чем-то заняты: «Бабушка, кстати, здоровее нас троих вместе взятых. <…> По ней заметно, что детство и юность у нее были долгими и безоблачными и от нее никто ничего не требовал, просто ей следовало быть красивой и забавной. Да и потом на ее долю выпали долгие счастливые мирные годы»[626]. Но мать старела, и с годами Сигрид Унсет все отчетливее замечала разницу в их стиле жизни. Она считала, что, за исключением нескольких «вдовьих» лет, мать жила «в роскоши и богатстве, да и делала всегда только то, что хотела»[627]. Сыну Андерсу она рассказывала, что бабушка могла «не на шутку распалиться, если еду накрывали на стол с опозданием или если, например, прислуге приходило в голову подать вчерашнюю еду, ту, что осталась после приема гостей»[628].

Унсет сетовала в письмах к сыну, словно прося прощения за свою постоянную занятость и усталость: «Я боюсь, что моя занятость не пошла на пользу моим детям, ведь мой рабочий день длился слишком долго и до того, как они появились на свет»[629]. И хотя она, как правило, не роптала на усталость, но порой позволяла себе вскользь пожаловаться на свою участь, ведь теперь ей приходилось присматривать за приемным внуком Кнутом: «С тех пор как мне исполнилось семнадцать лет, я всегда должна была прежде всего заботиться о других и помогать им. И так продолжается вот уже с третьим поколением»[630].

Силы ее были на исходе. Когда Кнут уехал, она снова отправилась на юг, чтобы привести в порядок здоровье. Она устала и была измучена, по ночам ей снилась Моссе. После массажа боли усиливались, и ей прописали обезболивающее. «Как бы мне хотелось оказаться дома или в горах вместо того, чтобы находиться в этом скорбном месте, где половина обитателей либо на костылях, либо прикована к коляскам», — написала она Матее[631]. На сей раз ей не удалось так быстро похудеть. Ханс гостил у датских родственников и жил припеваючи. Наступил сентябрь, и она снова поехала на север.

«Мы стонем, мы плачем — услышьте, услышьте!»

Лиллехаммер, Осло, Стокгольм.

«Elle est très fatiguée»{88}, — так всегда говорили о сестре Улаве монахини «Дома Святой Катарины». Ее комната всегда была наготове, хотя теперь она чаще выбирала «Буннехеймен»{89}, когда приезжала в столицу на писательские встречи. К тому же случалось, что приемная дочь Эбба жила в ее комнате, и она находила обременительным, что ее belle-fille{90} вынуждена переселяться в библиотеку, когда приезжает приемная мать. И хотя Сигрид Унсет была измотана как никогда и ей приходилось назначать массу встреч на довольно позднее время, она при каждом удобном случае приходила на Майорстюен, чтобы попасть на утреннюю мессу к своим франкоязычным сестрам. Ее французский звучал немного коряво и немузыкально, зато она обладала большим словарным запасом.

После утренней мессы они завтракали, обычно в веселой и непринужденной атмосфере, — «праведные» завтраки, как она называла их. По мнению Сигрид Унсет, мало кто был наделен таким чувством юмора, как эти вечно занятые и ученые монахини в «Доме Святой Катарины». Здесь она чувствовала себя как дома. Она могла слушать звон колоколов и молитвенное пение, трижды в день доносившиеся из часовни в подвале, прогуливаться по столовой, где висели изображения Святой Суннивы, принадлежащие кисти ее друга Йосты, обсуждать с монахинями жития святых, узнавать новости о борьбе за власть в католической церкви.

Дом сестер-доминиканок казался островком покоя на оживленной Майорстюен. По лестнице можно было неспешно спуститься прямо к магазинам или пересечь Бугставейен и оказаться на Стенсгатен, улице детства, и пройти дальше — до холма Блосен. Иногда случалось так, что мать Шарлотта тоже приезжала в «Дом Святой Катарины», но, как правило, на ужин и вечернюю молитву. Ее французский звучал лучше и естественно вливался в оживленную беседу с доминиканками. В последнее время визиты стали более редкими, мать начала плохо слышать, почти ослепла и меньше всего желала выходить из своей комнаты. Во время хлопотных поездок в Осло Сигрид Унсет все чаще лишь наведывалась из «Буннехеймена» в церковь Святого Улава, у нее почти не оставалось времени на то, чтобы навещать свой оазис в Осло — «Дом Святой Катарины».

Сигрид Унсет согласилась занять пост главы Союза писателей с условием, что одной поездки в Осло в месяц будет достаточно. Однако нередко ей приходилось ездить чаще. Текущими делами занимался секретарь Хокон Болстад. Никто, впрочем, и не рассчитывал, что Сигрид Унсет будет заниматься рутинной работой. Так что вице-председателям, сначала Кристиану Эльстеру, а затем Георгу Брокманну, зачастую приходилось брать на себя часть обязанностей председателя. Но когда речь шла о неотложных и серьезных вещах, никто не мог сравниться с Сигрид Унсет, настолько велик был ее авторитет. Если она считала, что это могло принести пользу работе Союза, она никогда не отказывалась от участия во встречах или конференциях[632]. Нильс Юхан Рюд — один из членов правления — очень высоко ценил ее за «трезвый ум и интуицию». «Я никогда еще не встречал человека с таким колоссальным личным обаянием, как у Сигрид Унсет», — сказал он о ней[633]. Но вице-председатели все же роптали на то, что у них слишком много обязанностей. Авторы написанной позже истории Союза писателей сочли, что Сигрид Унсет вряд ли оставила после себя значительный след. Так что, скорее всего, она не думала о том, чтобы кто-то зафиксировал в протоколах ее победы в шумных баталиях, пока она упорно воевала за авторские права и солидные гонорары.

Немало сил и времени Сигрид Унсет уделяла и тому, чтобы литература заняла подобающее место в современном обществе. По ее инициативе Норвежское радио включило в ежедневную программу «Стихи дня». И никто в Союзе писателей уже не сомневался в том, что она — связующее и объединяющее звено. Иногда ей приходилось оказывать давление на других, она могла откровенно третировать некоторых своих собратьев по перу. Казалось непривычным, что она, кстати, нисколько не заботилась о том, чтобы очаровать своих коллег. Позже Унсет стала героиней многих карикатурных иллюстраций к истории норвежской литературы. Улаф Гульбранссон изображал ее в самых разных вариациях, но всегда, как правило, с кислой миной. Возможно, она и сама понимала, что за ней недаром закрепилось прозвище Сигрид Гордая, и мужчины часто обращались к ней в средневековой куртуазной манере, так же как и симпатизировавшие ей журналисты, называя ее «фру Сигрид» или «хозяйка Бьеркебека».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});