Мир проклятий и демонов - Микки Хост

на ухо, почти коснувшись губами. – Ты только и можешь, что мешаться под ногами.

Стелла испуганно взвизгнула, бросилась вперед, но Катон оказался быстрее. Он повалил ее на пол, выбив оружие из рук, схватил за волосы и дернул голову на себя так, что у нее почти хрустнула шея. Стелла рычала, отбивалась, но магия Катона давила, сковывала, пока он совсем не нежно целовал и кусал ее шею.

– Неблагодарная девчонка, – повторил мужчина, проводя по шее языком. – Охота дала тебе все. Охота сделала тебя тобой.

Стелла наугад ударила локтем назад и угодила в пустоту. Катон уже был спереди, крепко держал ее руки, которыми она отчаянно пыталась пошевелить, и смотрел на девушку, нависнув сверху.

– Если бы не я, – цедя каждое слово, сказал он, – ты бы умерла.

«Его здесь нет, – упрямо твердила себе Стелла, брыкаясь изо всех сил. – Нет, нет, нет… Только Башня, большая и страшная Башня, только Башня…»

Только Башня и Карстарс с Розалией. Катон, которого она видит сейчас, – лишь порождение Башни, запустившей когтистые руки в ее воспоминания.

И воспоминания – это только воспоминания. Стелла перестала быть частью Охоты в тот самый момент, когда согласилась вместе с Третьим и Магнусом отправиться в Омагу. Она никогда и не была частью Охоты, ведь не приносила клятву на крови. Катон привязал ее к себе исключительно чувством вины, благодарности и мнимой любви, которую, как он думал, правильно взращивал много лет. Стелла давно уяснила, что это была не любовь. Катон не был человеком, вообще не был сигридцем – он был иным существом, которому были чужды настоящие чувства.

И ее воспоминания – это только воспоминания.

При смене обличья у Стеллы никогда ничего не болело. Ее тело просто менялось, кости ломались и сращивались, как и мышцы, быстро и безболезненно, пока шерсть покрывала все от кончиков ушей до хвоста. Но сейчас выходило так больно, что Стелла громко выла до тех пор, пока силы не оставили ее, а из глубины не начал вырываться тихий жалобный скулеж. Девушка приоткрыла глаза и увидела себя все в том же шатре, но Катона уже не было. Только лоскуты ее порванной одежды вокруг да зеркало, а в нем – волчица с чернымиглазами.

Стелла поднялась, повела ушами, вслушиваясь, и бросилась к пологу шатра, без остановки повторяя про себя: «Это всего лишь Башня».

Разве так важно, что она никогда прежде не имела дела со столь мощным хаосом?

Стелла справится. Она была умной, сильной и быстрой настолько, что ни одна тварь не могла ее поймать.

И она найдет выход из Башни.

– Это аквамариновый! – почти рявкнула Гвендолин. Даже если бы музыка звучала в сотни раз громче, она бы перекричала и ее: когда речь заходила о гардеробе, Гвендолин стояла до конца.

Но разве Третий виноват, что у него настолько болит голова, что он уже начинает путаться в элементарных вещах? Он был уверен, что цвет ее платья – бирюзовый, и лишь хотел похвалить выбор. Гвендолин любила, когда ее платья оценивали по достоинству, и Третий научился подстраиваться под ее капризы. Он и не думал, что допустит ошибку.

Впрочем, настроение Гвендолин быстро менялось. Она считала, что не стоит портить празднество мелкими склоками, только если они не начинались с очередного разговора о ее замужестве. Тогда Гвендолин могла вызвать смельчака на дуэль за ее якобы оскорбленную честь. Очень часто она побеждала через минуту, но еще чаще оппонент сдавался, понимая, что дважды оскорбить первую принцессу Ребнезара – равносильно смерти.

Как странно. Третьему казалось, что Гвендолин уже не была первой принцессой Ребнезара.

Он думал, что она мертва. Он ведь сам убил ее – вернее сказать, убил ее тело, ведь на тот момент Гвендолин уже переродилась в темное создание. Она была вместе с Алебастром и Марией – они, сумев сбежать из тронного зала, пытались спастись и…

Гвендолин вовремя потянула его к себе, избегая столкновения с другими танцующими. Сегодня Третий был непривычно неуклюж и не понимал, как это исправить. Ему казалось, что совсем недавно он танцевал куда лучше, но никак не мог вспомнить, где, когда и с кем это было.

– Как тебе топазы? – между тем продолжила Гвендолин, перехватив инициативу в танце.

Третий присмотрелся к ее серьгам из серебра, украшенным крупными голубыми камнями. Он был обязан сказать, что они идеально подчеркивают ее естественную красоту, но почему-то не мог выдавить ни слова, и точно знал, что дело не в его непонимании красоты, а в том, что с серьгами было что-то не так.

Может, не с этими, а с какими-то другими. Но это точно было связано с серьгами. Третий был уверен.

– Великий Лайне… – разочарованно выдохнула Гвендолин. – Что же ты такой рассеянный сегодня? Давай, очнись, – она похлопала его по щеке, и Третий замер, почувствовав мертвенный холод ее кожи. – Нам здесь торчать до самого конца, раньше родители вряд ли разрешат уйти.

– Задумался, – коротко бросил сальватор, даже не пытаясь придумать причину получше.

Король и королева и впрямь сказали, чтобы они оставались на празднестве до самого конца. Третий не имел права нарушать приказ и разочаровывать их, однако никак не мог собраться. Не мог забыть холод руки Гвендолин, ощущение, что с ее серьгами что-то не так. Не мог сосредоточиться на обстановке вокруг, видел лишь яркие размытые пятна, слышал голоса, разговаривавшие на чужих языках, странную музыку. Разве король Роланд и королева Жозефина вообще любили такую музыку?

Гвендолин уверенно вела его за собой, и в момент, когда они лицами повернулись в одну сторону, сердце Третьего почти остановилось.

Серьги казались странными, потому что леди Эйлау говорила, что Пайпер забыла их надеть.

Холод руки Гвендолин был оправданным, ведь он убил ее, переродившуюся в темное создание, в день Вторжения, в этом самом дворце.

А в этом самом зале он убил короля Роланда и королеву Жозефину, которых и не было сейчас на празднестве. Была только Розалия, сидевшая на последнем, седьмом троне, целом и невредимом. Именно трон наконец позволил Третьему понять, что это празднество ненастоящее. Седьмой трон, настоящий трон, был разрушен и находился в Омаге, в зале, стены которого покрывали имена павших. Тот трон, на котором сейчас восседала Розалия, был воздвигнут Башней, которой управлял Карстар, и сам он удобно расположился рядом с принцессой.

Герцог улыбался, не скрывая железных зубов, и мило общался с Розалией.

Третий вдруг вспомнил абсолютно все: как прилетела ласточка леди Эйлау с посланием; как он встретил Розалию в Тоноаке; как услышал, что она – проклятие, убивающее его… Он чувствовал боль – физическую и душевную, и не понимал,