Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 4 - Вальтер Скотт

   —      Вложите шпагу в ножны, я требую этого, генерал! — воскликнул герцог. — Велите трубить отбой. Довольно кровопролития, пощадите введенных в заблуждение подданных короля!

   —      Повинуюсь вашей светлости, — сказал старый вояка, вытирая свою окровавленную шпагу и вкладывая ее в ножны, — но вместе с тем считаю нужным предупредить, что сделано далеко не все, чтобы устрашить этих бесноватых мятежников. Известно ли вашей светлости, что Бэзил Олифант собрал сельских дворян и состоятельных фермеров с запада и собирается идти на соединение с ними?

   —      Бэзил Олифант? — переспросил герцог.— Кто он и что собой представляет?

   —      Ближайший наследник по мужской линии последнего графа Торвуда. Он недоволен правительством потому, что оно отвергло его притязания на имущество, оставленное покойным графом, вопреки порядку наследования, леди Маргарет Белленден. Я думаю, что он надеется получить от мятежников выскользнувшее из его рук наследство.

   —      Каковы бы ни были его побуждения, — ответил Монмут, — ему придется распустить свою банду, так как армия повстанцев разбита наголову и больше собраться не сможет. Итак, кончайте преследование.

   —      Это дело вашей светлости — приказывать и отвечать за свои приказания, — ответил Дэлзэл, отдавая против воли распоряжение прекратить преследование мятежников.

   Однако горячий и мстительный Клеверхауз был уже далеко и не слышал сигнала отбоя; он продолжал во главе своих лейб-гвардейцев безостановочное и кровавое преследование повстанцев, разгоняя и рубя всех, кого только ему и его солдатам удавалось настигнуть.

   Волна беглецов увлекла с поля боя и Берли и Мортона. Они попытались оборонять улицы Гамильтона, но пока они силились остановить бегущих и заставить их сражаться, кто-то прострелил Берли правую руку.

   —      Отсохни рука у того негодяя, кто произвел этот выстрел! — воскликнул Берли, когда палаш, которым он размахивал над своей головой, беспомощно повис у него сбоку. — Я не могу больше сражаться.[45]

   Затем, повернув коня, он выбрался из этой сумятицы. Мортон, убедившись, что если он не откажется от своих тщетных попыток остановить беглецов, его неминуемо ждет или смерть или плен, последовав за преданным Кадди, пробился сквозь толпу и, так как он был на хорошем коне, перескочил через несколько изгородей и оказался в открытом поле.

   Достигнув первой возвышенности, они остановили коней и, оглянувшись, увидели, что вся окрестность полна спасающихся от погони мятежников и преследующих их лейб-гвардейцев; дикие вопли и улюлюканье этих последних, когда они расстреливали пленных, смешивались с криками и стонами жертв.

   —      Им уже не поднять головы, — сказал Мортон.

   —      У них сняли голову, совсем так, как я откусываю головку у лука, — подхватил Кадди. — О господи!

   Взгляните, как сверкают палаши. Да, война — страшная вещь. И придется же потрудиться тому, кто захочет заманить меня опять на такую работу. Но, бога ради, давайте нажмем!

Мортон счел необходимым последовать совету своего верного оруженосца. Они припустили коней и поехали, не меняя аллюра, в сторону гористой и дикой местности, где, как они думали, собрались беглецы, чтобы либо вместе защищать свою жизнь, либо добиваться сносных условий капитуляции.

Глава XXXIII

                     От небаИм нужно сердце льва, дыханье тиграИ лютость их в придачу.

                                            Флетчер

   Наступил вечер. Уже больше двух часов ехали Мортон и Кадди и не встретили никого из своих злосчастных товарищей. Они выехали на заболоченную пустынную местность и приближались к большой; уединенно расположенной ферме, стоявшей в том месте, где начиналась дикая, глухая долина; другого жилья поблизости не было.

    —     Наши кони, — сказал Мортон, — больше не выдержат, им нужен отдых и корм. Попробуем устроить их здесь.

    Говоря это, он направился к дому. Все свидетельствовало о том, что в нем были люди: из трубы валил густой дым, у дверей виднелись недавно отпечатавшиеся следы подков. В доме слышались голоса. Но все окна нижнего этажа были закрыты ставнями, и когда наши путники постучались в дверь, им никто не ответил. После тщетных просьб впустить их внутрь они направились в конюшню или, точнее, сарай с намерением, поставив там лошадей, снова попытаться проникнуть в дом. В сарае они нашли десять — двенадцать лошадей. Истомленный вид, рваная сбруя и изрядно потрепанные седла военного образца — все это свидетельствовало о том, что владельцы их — такие же спасшиеся бегством повстанцы, как и вновь прибывшие.

   —      Эта встреча к добру, — сказал Кадди, — у них куча мяса, дело ясное, потому что вот свежая шкура, что была на быке тому с полчаса — она еще теплая.

   Ободренные всем этим, они вернулись к дому и, объявив, что они такие же ковенантеры, как и те, кто заперся изнутри, стали требовать, чтобы им отворили дверь.

   —      Кто бы вы ни были, — послышался наконец из окна после упорного молчания чей-то грубый, брюзгливый голос, — не мешайте тем, кто скорбит об опустошении и пленении их отчизны, кто занят исследованием причин гнева господня и вероотступничества, дабы убрать с пути нашего камни преткновения, о которые мы споткнулись.

   —      Это дикие виги с запада, — прошептал на ухо Мортону Кадди, — узнаю их язык. Дьявол меня возьми, если я хочу встретиться с ними.

   Однако Мортон продолжал настойчиво требовать, чтобы им отворили, и, так как его уговоры не действовали, он открыл одно из окон и, толкнув легко поддавшиеся створки ставен, перешагнул через него в просторную кухню, откуда раздавался услышанный ими голос.

   За ним последовал Кадди, пробурчавший сквозь зубы, когда просовывал в окно голову, что здесь по крайней мере нет, кажется, на огне горячей похлебки. Господин и слуга оказались в обществе десятка вооруженных людей, сидевших возле огня, на котором готовился ужин, и погруженных, видимо, в благочестивые размышления.

   Среди угрюмых и мрачных лиц, освещенных бликами пламени, Мортон без труда узнал некоторых из тех самых фанатиков, которые неизменно противодействовали всем сколько-нибудь умеренным мероприятиям, и вместе с ними их знаменитого пастыря, неистового Эфраима Мак-Брайера, и сумасшедшего Аввакума Многогневного. Камеронцы не двинулись с места и ни словом, ни жестом не приветствовали своих товарищей по несчастью; они внимательно слушали тихое и мерное бормотание Мак-Брайера, молившегося о том, чтобы господь всемогущий отвел свою руку от избранного народа и не погубил его в день гнева своего. Они знали о присутствии среди них насильно вломившихся посторонних, об этом можно было судить по угрюмым и негодующим взглядам, которые они иногда исподлобья на них бросали.

    Поняв, в какую недружественную компанию он опрометчиво вторгся, Мортон начал подумывать об отступлении, но, оглянувшись, не без тревоги заметил, что у окна, через которое он проник в эту комнату, стоят два дюжих, вооруженных до зубов камеронца. Один из этих не предвещавших ничего доброго часовых шепнул на ухо Кадди:

    —     Сын этой бесценной женщины, этой благословенной Моз Хедриг, не соединяй дольше судьбы своей с судьбою этого исчадия гибели и предательства, иди своею дорогой и поторапливайся, ибо ангел мщения уже за твоею спиной.

    При этом он показал на окно, через которое Кадди, не раздумывая, и выпрыгнул, так как полученное им дружеское предупреждение ясно указывало на угрожающую опасность.

    «Уж эти мне окна! Не везет мне с ними, и все! — была его первая мысль; второй была мысль о вероятной участи его господина: — Они прикончат его, эти злодеи, и еще будут думать, что сделали доброе дело! Поскачу-ка я назад, в Гамильтон, да погляжу, нет ли кого из наших, чтобы выручить его в трудный час».

    Мысленно произнеся эти слова, Кадди поторопился в конюшню и, выбрав лучшую лошадь вместо своего загнанного коня, помчался в задуманном направлении.

    Топот его лошади на короткое время нарушил благочестивую сосредоточенность камеронцев. Едва он замер вдали, как Мак-Брайер кончил молиться. Камеронцы, слушавшие его со склоненными головами и опустив глаза, теперь подняли их и устремили на Мортона хмурые взгляды.

   —     Вы как-то странно смотрите на меня, господ да, — сказал он, обращаясь к присутствующим.— Решительно не понимаю, чем это вызвано.

   —     Стыдись! Стыдись! — вскричал Многогневный, вскакивая со своего места. — Слово, которое ты отринул, станет скалою, что раздавит тебя. Копье, которое ты жаждал сломать, пронзит твое тело. Мы молились, мы взывали к господу, мы просили его указать нам жертву, чтобы искупить грехи нашей паствы, и вдруг тот, в ком и начало и корень зла, предан господом в наши руки. Как тать, проник он в окно; он — баран, пойманный в чаще, чья кровь станет жертвенным возлиянием, чтобы отвратить кару от церкви, и самое место это будет впредь называться Иегова-Ире, ибо господь предусмотрел здесь заклание. Восстаньте же, вяжите бечевой жертву, ведите ее к рогам жертвенника!