Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

красного словца…

Листаешь пожелтевшую подшивку «Петроградской правды» за 1922 год, и возникает ощущение, что присутствуешь при начале некоего сатанинского действа. И заголовки, памятные еще по школьным учебникам истории: «Накануне конференции в Генуе», «Торжественное заседание рабочих организаций, посвященное памяти Карла Маркса и Розы Люксембург», «Упразднено ВЧК. Функции его переданы ГПУ при НКВД», «Нашими войсками в Северной Карелии занята Ухта» — не только не нарушают ритмику страшного действа, но как бы и усиливают ее.

Впрочем, увертюра уже сыграна. Главный герой выведен на сцену. Вглядимся еще раз в его лицо глазами другого современника: «Священник был очень худ, высок, слегка сутул… Красивое молодое нерусское лицо. Армянин, что ли, или грек? Острая постриженная бородка чрезвычайной черноты. Горбатый, изогнутый нос, очень тонкий. Смуглые щеки, большие зеленоватые глаза с необыкновенно ярким белком, в котором было что-то женственное и вместе с тем баранье. Черные длинные вьющиеся волосы из-под серой шляпы…

— Наша цель — конкордат, — сказал священник, — и на конкордат они пойдут»[10].

Что-то жуткое есть в этом портрете Введенского двадцатых годов. Такое же жуткое, как и в портрете юного Введенского, нарисованном А. Левитиным-Красновым. Но довольно вглядываться в нерусское лицо Александра Ивановича. Пора познакомиться и с другими героями предстоящей драмы…

Глава вторая

Пути от Костромы всего триста пятьдесят верст, а добирались до Москвы почти двое суток. Голодная земля жалась к железной дороге, забивалась на станции и полустанки, цеплялась за проходящие поезда, растекалась по всей России…

Когда профессор Юрий Петрович Новицкий вышел в тамбур, от мусорного бачка отпрыгнул покрытый лохмотьями мальчишка, испуганно вжался в угол, двумя руками запихивая в рот селедочную голову. Слышно было, как захрустели на зубах кости. Новицкий торопливо отвернулся к окну.

День был бессолнечный, тусклый… Расстилалось за окном покрытое снегом поле. Поезд замедлял ход, и чернеющая вдалеке деревня казалась неподвижной и вымершей. Нигде не видно людей, ни над одной избой не поднималось печного дыма… Медленно втащился поезд на железнодорожный мост, застучали на стыках колеса, за окном потянулись пролеты железнодорожных ферм. Открылась крутизна берега. Внизу, у кромки льда, полузасыпанные снегом лежали трупы…

Потемнело в глазах.

— Спаси, Господи, люди Твоя… — еле слышно, прижимаясь лбом к выстывшему вагонному стеклу, прошептал Юрий Петрович.

Вагон дернуло. Поезд начал медленно набирать скорость.

После Костромы Москва поразила своим шумом и обилием еды.

Выстроившись шеренгами, стояли на вокзале торговки пирожками. То там, то здесь раздавались мальчишечьи крики: «Ира» рассыпная! «Ява»! «Мурсал»!» Бойко шла торговля и на вокзальной площади. В бесчисленных кондитерских полки были завалены французскими булками и калачами. Выложенные бесчисленными рядами, устилали прилавки пирожные. Горы коробок с консервами, семга, черная икра, балыки, апельсины зазывали покупателей от витрин гастрономов. Огромные буквы извещали, что в продаже имеется двадцать восемь сортов заграничного вина. Всюду работали и промтоварные магазины. Пока Юрий Петрович добрел до Самотеки, он насчитал больше десяти одних только парфюмерных заведений, где рябило в глазах от причудливого стекла флаконов с лучшими французскими духами, галстуков и кружев, разноцветных коробок с пудрой.

С облегчением вздохнул он, когда, миновав ворота, вступил в засыпанное чистым снегом Троице-Сергиево подворье. Здесь монашек указал ему, куда идти к покоям Святейшего патриарха Тихона…

После, во время процесса, Ю. П. Новицкий скажет:

«В Москве я видел патриарха Тихона. Мы беседовали недолго, я попросил патриарха дать воззвание, которого у нас не было, а затем инструкции епархиальным архиереям. Патриарх сказал, что решил пожертвовать не только теми предметами[11], какие у него указаны в воззвании, но и священными сосудами».

Нужно сказать, что высокопрофессиональный юрист Юрий Петрович Новицкий и на допросах на следствии, и перед лицом ревтрибунала ответы давал предельно лаконичные, не уводящие от существа заданного вопроса.

Из показаний других подсудимых и свидетелей, членов правления Общества православных приходов, явствует, что помимо документов, предназначенных непосредственно для митрополита Вениамина, Ю. П. Новицкий привез от патриарха Тихона и благословение на деятельность Общества. Так что, по-видимому, и о работе правления тоже шел разговор во время встречи патриарха с Ю. П. Новицким. Но этим — увы! — и ограничиваются наши сведения о встрече, состоявшейся на Троице-Сергиевом подворье в конце масляной недели 1922 года.

Однако встреча эта чрезвычайно важна для дальнейшего хода событий, поэтому дополним рассказ хотя бы размышлениями, какой могла быть она. Во-первых, вспомним, кто были ее участники…

Итак: патриарх Тихон и профессор Юрий Петрович Новицкий. Одному — 57 лет, другому — 39. Один — глава Русской Православной Церкви, другой — мирянин. Патриарх Тихон — потомственный священнослужитель, Новицкий — потомственный дворянин, крупный ученый. Оба — в расцвете творческих сил. Деятельность патриарха Тихона в эти трудные для Церкви дни общеизвестна. Профессор Ю. П. Новицкий, помимо преподавательской работы в Петроградском университете, занимается устройством юридического факультета в Костроме. Еще он является председателем правления Общества православных приходов в Петрограде. Еще — завершает работу над фундаментальным исследованием «История русского уголовного права». Если добавить к сказанному, что и патриарх Тихон, и профессор Новицкий прославлены Русской Православной Церковью в лике святых, анкеты наших героев будут заполнены полностью.

О чем же могли говорить русские святые в эти страшные для Православной Церкви дни, в преддверии мученического подвига, который предстояло совершить им?

Они не обманывались, не тешили себя иллюзиями. Юрию Новицкому, еще не вполне пришедшему в себя от контраста задыхающихся от голода губерний и заваленной хлебом Москвы, как профессиональному юристу лучше других было понятно, что кампания по изъятию церковных ценностей, развернутая советской властью, одним только изъятием не ограничится. Согласно Декрету об отделении церкви от государства еще в 1918 году Православная Церковь была лишена всякой собственности. И здания храмов, и все, что в них находилось, было объявлено собственностью государства и только на правах временной аренды передано общинам верующих. Юридически власть согласно своему же декрету могла произвести какое угодно изъятие, не вступая в переговоры с властями церковными. Более того, вступление церковных властей в переговоры, обсуждение каких-либо условий передачи церковных ценностей было согласно тому же декрету деянием преступным…

Возможно, с юридической точки зрения патриарх Тихон и не осознавал так глубоко, как Новицкий, всего юридического бесправия Церкви, но суть проблемы для него была ясна. Он постиг ее на собственном опыте…

Еще летом 1921 года, когда только начинался голод в Поволжье, патриарх выпустил Воззвание о помощи голодающим.

К тебе, Православная Русь, первое слово мое! — писал