Стальная маска (СИ) - Борик Пан

На его вопрос ответил Гэвиус, подошедший и встретивший гостя излишне холодно.

— Что значит «зачем мне мальчик»? Я исполняю долг следователя, и мне было поручено восстановить картину событий, произошедшей на поляне ровно пять часов и три минуты назад. Кровавый след ведёт к вашей усадьбе, что очень… интригует.

— Вы ставите под сомнение честное имя Олуса Гальего?

— Не нужно пустых речей, барон. Проводите меня к мальчику.

Стар и млад понимали: спорить означало согласиться со всеми обвинениями. Барон подозвал слугу и попросил сопроводить гостя на чердак сына. И когда тот ушёл, Гэвиус незаметно скользнул на кухню, хватая со стола ножик для масла, и бегло поднялся по лестнице. Его отец также времени зря не терял и впопыхах выбежал собирать дружину местных кметов. Витуса не отдадут!

***

— Время идёт, ты не меняешься.

Ворон не мог разгуливать по чердаку, а потому присел на корточки и взглядом пожирал мальчика. Пусть они и виделись несколько лет тому назад, но Витус нисколько не изменился. А вот сам отпрыск Овечки гостя не узнал, и лишь когда тот снял перчатки, явив миру перья, покрывающие руки, мальчика осенило: они уже встречались.

— Вы пришли убить меня? — задал вопрос тоненьким голоском малец.

— Пожалуй, пока что воздержусь. Ты мне пригодишься, — нарочито выждав паузу, отвечал Ворон. Он, как и всегда, чувствовал своё превосходство, а потому ухмылялся, гордо задирая подбородок.

— Я вас знаю.

— Надо же, и я тебя знаю, маленький Витус, гроза школьных дворов и местная зверюшка. Памятник тебе не собираются ставить? Местная достопримечательность, как-никак… Я мог бы закрыть глаза на твоих жертв, но…

Какое именно «но» мальчик не смог узнать, потому как Гэвиус, точно разъярённая пума, кинулся на гостя с ножом. Тот не растерялся, быстро заломил ему руку, заставив отпустить оружие для натирания масла, а после придавил виновника к полу, крепко схватив за горло.

— Прошу, не надо! — вскрикнул Витус, наблюдая, как лицо его брата набухает, краснеет…

Ворон отпустил молодого человека, настоятельно порекомендовал тому разобраться с отцом и десятком кметов с дубинами и сетью. Мальчик кивнул, как бы показывая, что опасность ему не угрожает. Когда потасовка закончилась, а лжехранитель правопорядка остался наедине с подозреваемым, разговор возобновился.

— Ты поступаешь очень плохо, малыш Витус, из-за твоих выходок мне приходится лишать себя определённых радостей. Вместо того, чтобы разбираться со своими проблемами, я подчищаю за тобой хвосты. Нехорошо, — молчание не было долгим. — Твоя мать, милая Овечка, попросила приглядеть за тобой. Чтобы ты знал: мне глубоко наплевать на твою персону, желания, нужды и так далее, и тому подобное. Но я привык выполнять свои обязанности, а ты подкидываешь мне лишнюю работу. Право, ты не идиот, а значит, прекрасно понимаешь, о чём идёт речь.

— Вы накажете меня?

— Нет… — Ворон развернулся, на корточках прополз к люку, ступил на первые ступеньки. — Всё-таки ты идиот.

После этого лжепрокурор покинул усадьбу Гальего, кивнув барону, за чьей спиной стояло два десятка кметов с несколькими сетями, самострелами, вилами и мечами. Очень хорошо, что его сын сумел стать миротворцем и подавить зарождающееся недоразумение. Стар и млад провожали его с неописуемыми чувствами, но одно знали точно: всё позади.

***

Когда всё и все более-менее успокоились, наступила череда разговоров. Сначала барон донимал Витуса словами о защите, мол, никто не тронет отпрысков Гальего, пока его туша держится на этом свете. После пришёл Гэвиус и стал успокаивать ягнёночка, нашёптывая слова утешения и расспрашивая о загадочной личности.

— Силён… — молодой человек массировал красный след на шее. — Кто это, чёрт возьми, был?

— Вечный охотник…

— Ты знаешь его? Что ему было нужно?

— Я и сам не понял, кажется… Кажется, он оставил предупреждения. Сказал, что я мешаю ему отдыхать или… Прости, я не понял.

Повисло молчание, братья, обнявшись, сидели у стены; давила тишина.

— Это был я.

— Прости?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я убил этих детей… Не смог скрыть жажду, поддался инстинкту. Это… трудно объяснить, сложно контролировать… Будто… Будто это был и не я вовсе, — Витус прижал уши, подмял под себя ноги, положив подбородок на колено.

Гэвиус опешил от таких признаний, ведь искренне верил в невиновность брата, думая, что следы крови его, хотя ран на теле отпрыска барона замечено не было. Ответа от молодого человека не последовало, он лишь сильнее прижал Витуса, не зная, как реагировать на такие откровения. Вскоре выходец из лесов уснул, а его брат покинул чердак и вусмерть напился.

***

Мальчик ухватился за кисть, что крепко держал художник. Мгновение, и идеально чистый холст заполонили краски: зелёные — покрытые зеленью горы, серые — десяток домов зигзагообразной линией спускаются к верфи, желтые — лучи солнца.

В одночасье Витус оказывается на камне, слишком знакомом, чтобы не помнить, слишком родном, чтобы забыть. На этом же камне сидела Овечка, когда-то давно, кажется, в иной жизни. Он щурится — краски художника слишком яркие, они щиплют глаза своим сиянием. Но мальчик здесь не один; осознание этого приходит с голосом — знакомым и, в то же время, чужим.

— Переплетения нитей судьбы…

— Что?

— Ты слышал.

Говорящий был похож на Витуса, но лишь отчасти: короткие белые волосы, овальное лицо, ростом на голову ниже сидящего, карие глаза не имели всполохов, тело его было обнажено, шерсти не имело. Он гордо выставил спину, обнимая ветра.

— Покой и страх, душа и инстинкт, голод и… голод.

— Я не понимаю…

— Откройся зверю внутри себя, позволь желанию взять вверх. Ты ведь хочешь плоти, ты хочешь насытиться.

Витус не успел ответить, невидимая рука художника стёрла краски, оставляя на белоснежном мольберте лишь одну чёрную точку…

***

Утро не задалось: сначала мальчик стукнулся головой о балку, следом обнаружил, что его заначка печенья опустела, а после, будто в завершении, барон оповестил, что отныне он переходит на домашнее обучение.

— Забудь про этих снобов, от них одни неприятности. Вот что: скоро придёт твой наставник, один из лучших в Болхейме! Ну, чего стоишь? Иди, что ли, оденься поприличней…

Следуя воле отца, Витус вернулся на чердак и облачился в сшитый на заказ костюм, представляющий собой длинную рубаху с манжетами и некое подобие штанов. И всё-таки рост мальчика становился проблемой для портных, тем не менее, деньги барона решали этот вопрос.

Наконец, наступил момент встречи, и пришедший учитель явил себя во всей красе: аккуратные бакенбарды покоились на щеках, тёмные волосы были в тон серым глазам, что по-доброму разглядывали будущего ученика. Облачиться наставник решил в алый плащ и длинные шоссы. Мальчик узнал его — это был тот самый агитатор с площади.

— Ну, хе-хе, люби и жалуй, Витус, перед тобой — Патриций, бывший ноксианский полководец и мой давний друг.

Отпрыск барона никогда не понимал рукопожатий, однако совершил этот странный ритуал с выглядящим на четвёртый десяток мужчиной. После обмена любезностями хозяин дома сопроводил их на задний двор, где и оставил, поспешно ретировавшись.

Витус не догадывался, что будет происходить далее, вспоминая учителей в школе и их прямо-таки садистские наклонности, адресованные ему. Патриций удивил мальчика, начиная урок со знакомства и непринуждённой беседы. Они рассуждали о цветах, что украшают дворик, следом перешли к темам более воинственным и дискуссировали касательно выпадов в бою, закончилось всё горячим чаем и объявлением о спарринге.

Итак, дамы и господа, возле горшка с бегонией — Витус; противоположную сторону занимает Патриций. Оба были готовы к поединку и неспешно стали скрещивать мечи. Это, и правда, походило на тренировку, ведь теперь мальчик не получает тумаков, а следует наставлением учителя и, кажется, вникает в процесс фехтования.

— Нет-нет, Витус, ты слишком часто открываешься. Помни: нанося удар, ты также должен думать о собственном тыле. Не думаешь ли ты, что воины выкручивают пируэты в бою? О, то дело сказочное. В жизни, увы, так не бывает, — наставник увёл в сторону клинок мальчика, а после плавно взял его за ладонь и, совершив подножку, также аккуратно опустил его на землю. — В жизни случается всякое разное, но неизменным остаётся одно: кровь и дерьмо из распоротых брюх.