Клетка и жизнь - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

выхватывать из литературы самое важное, свежее, современное и отсеивать банальное и предсказуемое.

Но настоящее чудо происходило через день-два, когда Юрий Маркович приносил кусок текста, написанный на кристально-ясном английском, который суммировал и объяснял будущим читателям все, что мы обсуждали. Из этих кусков книга постепенно и возникала. Конечно, порой приходилось кое-что переписывать; я в этом процессе играл роль зануды, следящего за тем, чтобы ничего не было упущено, и старающегося втиснуть как можно больше материала. Но Васильев гораздо лучше меня видел целое и отличал важное от второстепенного. Написанные им куски как-то легко и ловко складывались в связный, понятный и интересный рассказ.

Конечно, нужны были иллюстрации, и за это отвечал я, рассылая множество писем разным ученым с просьбой прислать опубликованные и неопубликованные научные фотографии на соответствующую тему, а также рисуя (тушью на бумаге!) многочисленные рисунки и схемы. Удивительно, все, кому мы писали, отозвались и прислали свои материалы (я думаю, имя Васильева здесь сработало). Только один изо всех потребовал денег (какую-то маленькую сумму, но в долларах, которых у нас не было), и мы с возмущением его отвергли, тем более, что картинки Свиткиной были не хуже. Мои же рисунки, которые я делал с раздражавшей ЮМ медлительностью, один из рецензентов потом квалифицировал как idiosyncratic, что, как я теперь понимаю, было сомнительным комплиментом. Так или иначе, иллюстраций оказалось много, и Васильев говорил, что книга теперь напоминает ему Остромирово Евангелие.

Всему на свете приходит конец, и этот процесс, который длился примерно год, тоже подошел к завершению. На последней стадии, когда мое стремление к совершенству в сочетании с жуткой медлительностью стали серьезно срывать предложенный издательством график, Юрий Маркович провел со мной нечто вроде сеанса психотерапии: позвал домой, накормил ужином и поговорил за жизнь, стараясь простимулировать мою угасающую работоспособность. Как ни странно, это возымело действие и хоть с трудом и страданием, но рукопись была завершена в срок. Дальше надо было этот внушительных размеров манускрипт отослать за границу, и делать это приходилось через небезызвестный ВААП (Всесоюзное Агентство по охране авторских прав). Несмотря на перестройку, как раз в этот момент произошел внезапный всплеск бдительности, который серьезно затруднил процедуру (и без того достаточно кафкианскую). В чем там было дело, вспомнить невозможно, но мои частые визиты в ВААП всегда с коробкой шоколада для очередной секретарши помню хорошо. Юрий Маркович в это время куда-то звонил, пытаясь найти какие-то дырки в этой густой, хотя уже подгнившей, бюрократической сети. Постепенно и эта последняя преграда была преодолена, хотя до последнего момента не верилось, что это когда-нибудь произойдет.

Потом был довольно долгий перерыв, в течение которого мы ничего не знали о судьбе рукописи. Но вдруг все заработало и начались маленькие радости: чтение корректуры, составление алфавитного указателя (без компьютера) и присылка первых десяти авторских экземпляров в блестящих ярко-красных переплетах. Не буду распространяться о приятности получения скромного гонорара чеками «Березки» и последующего посещения валютного магазина: кто помнит, тот поймет. И опять все было тихо, но в один прекрасный день пришел журнал Nature с рецензией, написанной Деннисом Бреем, соавтором знаменитой «Молекулярной биологии клетки», с которым ни я, ни Юрий Маркович не были знакомы даже заочно (потом познакомились и подружились). После всего написанного выше, я не боюсь обвинений в нескромности, цитируя этот текст; ясно, что все эти удивленные комплименты на самом деле относятся к работе Васильева: «Science monographs have become such a stylized feature of Anglo-American culture that it seems strange to find one of the genre emerging from the Soviet Union. Indeed, this glossy volume, written in impeccable English and full of up-to-date references and micrographs, is almost uncannily good — as though the two Muscovites had taken centre stage in a Country and Western show with a twangy rendition of „Mommas, don’t let your babies grow up to be cowboys“. Where did they learn to give such a polished performance?» Перевести это близко к тексту я до сих пор не могу, но слышал, что ковбойская песня, упомянутая Деннисом, и в самом деле популярна.

Странно, но я не помню большой радости по поводу этой и других хвалебных рецензий. Мы даже никогда не выпивали по этому поводу, как и вообще по поводу выхода книжки. Юрия Марковича дело, которое было уже сделано, вообще, по-моему, мало интересовало. Он всегда был погружен в заботы нынешнего дня и никогда не кичился прошлыми достижениями. Зная себе цену, он к признанию или даже поклонению коллег относился иронически. Это всегда было поводом для смешных историй. Я помню, как ленинградский ученый Н. А., энтузиаст исследований клеточной подвижности, убеждал ЮМ: «Мы должны обратиться наверх, чтобы организовали Институт биологии движения, а вы, Юрий Маркович, должны его возглавить». — «Да, Коля, а на фронтоне выбить надпись: „Много движений — мало достижений“ (Карапет ловит блоху)».

Вовремя закончить

Ругая меня за медлительность и бесполезный перфекционизм, Васильев объяснял, что попытки улучшить работу путем многочисленных поправок и добавлений не приведут к успеху. Нельзя сделать книгу лучше, бесконечно исправляя и шлифуя ее. Она такая, какую вы сейчас можете написать, и не станет лучше от того, что вы просидите над ней лишний месяц или даже полгода. Не знаю, универсально ли это правило, но к тексту, который я пишу сейчас, оно, несомненно, приложимо.

В свою статью, посвященную памяти Майкла Аберкромби, Юрий Маркович вставил строки Жуковского:

О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет-, Но с благодарностию: были.

При этом он сам перевел эти замечательные стихи на английский, не найдя удовлетворившего его перевода.

Может быть, и мне заключить этими стихами?