Грядущий мир. Катастрофа - Яков Окунев

— Какие гениальные дети! — любуются ими Викентьев и Евгения.

— Гениальные? — усмехается Стерн.

— Все люди талантливы, если их умело воспитать. В наше время нет бездарных людей. Мы подчинили себе природу человеческого ума и духа и направляем ее по своей воле. Путем воспитания физической и умственной культуры, мы создаем талантливых поэтов, художников, музыкантов.

Открывается широкий люк в куполе; в люке видны светлые борта воздушного корабля. Спущен трап. Светлая цепь детей поднимается по трапу на корабль.

— Куда вы летите, дети? — улыбаясь им, спрашивает по идеографу Евгения.

— На север, на юг, по всему миру, — несется ответ. — Мы летим учиться у морей, у гор, у ледников, в глубинах океана…

— В глубинах океана? — переспрашивает Евгения.

— Да, да! Мы спустимся на дно океана в подводных кораблях.

— Мы будем учиться на заводах и фабриках Мирового Города.

— Где же все-таки ваша школа? — спрашивает Викентьев.

— Тут, там, везде, на всем земном шаре, — доносятся бойкие ответы.

Стерн сияет радостью и гордостью.

— У нас нет школьных скамеек и душных аудиторий, как ваше время, — говорит он. — Наше юношество и наши дети учатся на свободе, изучая геологию в недрах земли, ботанику — в лесах и полях наших террас, физику — в природе… У нас почти нет книг. Юное поколение рыщет по всему земному шару и добывает своей пытливостью и трудом знания. Руководители им ставят задачи, и дети сами разрешают их.

Одна группа молодежи, взбирающаяся по трапу, сообщает:

— Нам поставлена задача исследовать морскую растительность и животный мир.

Другая группа говорит:

— Мы должны произвести исследования на том месте Мирового Города, где находился Рим, и подготовить материалы для докладов по древней истории.

— А мы изучим жизнь одноклеточных животных в Тихом океане и привезем доклад по биологии…

На тросах поднимают на корабль огромный телескоп. На учебном воздушном корабле устроена башня-обсерватория, химические лаборатории, радио-идеограф.

Трап убран. Корабль мягко фыркает поршнями и взвивается ввысь. Гирлянды юных голов у перил палубы. Звенят голоса. Машут руки. Корабль делает поворот и скрывается за голубой ледяной шапкой Юнгфрау.

II. Великий изобретатель

— Это я, Лессли! Вы расположены говорить со мной, Евгения Моран?

Над радио-идеографом, на стене каюты Евгении, вспыхивает белая искра, разрастается в светлый прямоугольник, и в прямоугольнике света — сильная фигура Лессли.

У Евгении отчего-то взволнованно стучит сердце и приливает кровь к лицу. Она много думала о Лессли, хотела его видеть… Но как же Викентьев? Лессли и Викентьев — кто ей дороже?

У Лессли лицо светлеет. Он читает по идеографу то, что творится в душе Евгении.

— Да, да, я много думала о вас. Я не знаю… Я не понимаю, что творится во мне, Лессли. Викентьев… Вы…

На экране Евгения видит: призрачное отражение себя и четкое отражение Лессли. Он хватает руки ее призрака, целует их, целует ее лицо. Это радио-идеограф отражает мысли Лессли.

На острове Ява, у себя в кабинете, Лессли видит на экране две призрачные фигуры — свою и Викентьева. А между ними четкую фигуру Евгении. Она мечется между ним и Викентьевым. Это мысли Евгении.

— Вы любите меня, Евгения Моран, а с Викентьевым вы связаны общностью эпохи. Вы любите меня, меня… Но подумайте над собою. Вы еще не решили вопроса, не определили своего чувства. Я буду ждать, Евгения Моран…

Фигура Лессли исчезает. Светлый прямоугольник гаснет, но через несколько минут он опять вспыхивает и с экрана снова глядят энергичные глаза Лессли:

— Извините! Я забыл предупредить вас. Через час произойдет что-то… Я не могу сказать… Не пугайтесь.

И сразу погасло изображение Лессли, который быстро сбросил чашечки идеографа, чтобы Евгения не прочла его тайны.

Евгения прижимает руки к сердцу: как оно бьется. Отчего он так скоро исчез?

Вдруг луна начала падать ни землю. Или земля на луну. Только что она была серебряной чечевицей на синем небе и вдруг начала расти. В четверть часа ее диаметр вырос до сажени… И еще: все небо заволоклось густой дымчатой пеленой, закрывшей звезды, и только луна вырезывается из этой пелены и растет, растет… Десятки обсерваторий Мирового Города тревожно перекликаются по радио-идеографу:

— Что это? Что это? — Мировая катастрофа? Нарушены законы тяготения! Конец земле!

— Сейчас начнутся страшные циклоны!

— Наблюдайте за магнитной стрелкой! Будет магнитная буря!

— Мир погибнет прежде, чем земля столкнется с луною, от взрыва земной атмосферы!

Все жители восточного полушария, где наблюдалось это явление, высыпали на террасы Мирового Города и с немым ужасом глядели на небо.

Ни звезд, ни синевы. От горизонта до горизонта коричневато-дымчатая пелена, и на ней огромное лицо луны. Она закрыла уже четверть небесного свода. Вот ее горы и кратеры, резко-черные с теневой стороны, ослепительно белые — с солнечной. Мрачные, мертвые пропасти. Белые пески.

Обсерватории перекликаются:

— В земной атмосфере нет изменений!

— Магнит — в покое!

— Циклонов нет!

— Наука обанкротилась! Мы ничего не знаем! — твердит по радио один растерявшийся ученый.

— Нет! Нет! Наука не лжет! Лгут наши глаза, наши приборы! — отвечают другие.

Полнеба охватило лицо луны. Ясно видны трещины на склонах гор, морщины лунной коры заполнены чем-то белым. Снег?

Еще четверть часа. Весь небесный свод от края до края накрыт вогнутой чашей луны. Камни, скалы, острые зубы сбиты в мертвые кучи. На солнечной стороне какое-то неуловимое движение. Что это — жизнь?

Из одного конца Мирового Города в другой идеограф мчит прощальные призывы:

— Элла! Прощай. Мы все умрем!

— Прощай!

— Мне страшно. Я не хочу умирать!

— Мужайтесь, граждане!

Воздушный корабль спускается. Стерн бледный, но спокойный, работает в капитанской будке. Викентьев застыл в ужасе. Вцепившись в перила палубы, он вскинул вверх голову и глядит расширенными глазами на страшный, холодный, мертвый ландшафт луны, не слушая и не понимая Евгении, которая твердит:

— Успокойтесь! Это ничего! Я знаю, что это ничего…

И сразу, точно чья-то мощная рука сорвала с неба огромный диск луны, закрывший его. Опять луна висит маленьким серебряным кружочком в высокой синеве, опять горят пушистые звезды.

И, отчеканиваясь золотыми письменами на небе, сообщает всему миру световая радио-телеграмма:

Я, изобретатель Лессли, демонстрировал свое новое изобретение — кино-телескоп. Он состоит из телескопа и усовершенствованного мною кино-аппарата. Телескоп отбрасывает отражение в объектив кино-аппарата, увеличивающего изображение в 20 миллионов раз.

Мощный рефлектор покрывает небесный свод теневым экраном, а кино-аппарат отбрасывает на этот экран изображение. Отныне астрономические наблюдения возможны не только в обсерваториях, но и простым невооруженным глазом и, кроме того, астрономические явления становятся зрелищем масс.

— Лессли, это вы?

— Да, это я, Евгения. Как я рад.

— Но почему я не вижу вашего изображения на экране?

— Я разъединил световой провод. Я не хочу, чтобы вы видели мое лицо.

— Почему? Впрочем, вы не можете скрыть своих чувств. Я ощущаю по идеографу: вы расстроены?

— Да, Евгения. Я сержусь на самого себя. Я выкинул непростительную мальчишескую выходку с этим опытом.

— Зачем же вы это сделали? Вы привели Мировой Город в страшное смятение.

— Я не ожидал такого переполоха, Евгения… Но все равно, это непростительно!

— Покажитесь же, Лессли. Я хочу вас видеть.

На экране расстроенное лицо Лессли. Но уже начинает светлеть. Глаза теплеют нежностью.

— Евгения! Евгения! — вторит он.

— Слушайте, Лессли, вас не привлекут за это к суду?

— К суду? Что это такое? Ах, да! У нас нет этого. Мы сами себя судим.

— Но власти… Они не наложат на вас наказания? Все возмущены вашей выходкой.

— Какие наказания! Гражданина Мирового Города никто не может наказать. И властей у нас никаких нет.

— Ну, не власти, а те, кто регулирует распределение и труд. Они вам ничего не сделают?

— Высшее учетное бюро? Это совсем не их дело. Их выбирают для учета, регистрации и распределения. Единственная власть — это мы все вместе, все граждане Мировой Коммуны. Кроме того, я уже сам достаточно сознаю свою вину и сообщил о своем раскаянии световой идеограммой. Ну, бросим это.

— А я беспокоилась за вас.

— А я не перестаю думать о вас. Я хотел бы видеть вас не на экране, а близко.