Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И еще одно. В ту пору истинным было не только тождество МУЗЫКА = ЦЕРКОВЬ, но и МУЗЫКА = ПЕНИЕ. А почему? Почему вся более-менее музыка, какую сочиняли преданные Церкви композиторы тех времен, была вокальной?
Рад, как любят говорить политики, что вы задали мне этот вопрос, — потому как отвечать на него я не собираюсь. Я лучше ненадолго вернусь к Палестрине.
ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫНа беду Палестрины, после того как он несколько лет проработал в Риме на одной из высших должностей, его вывели оттуда за ухо, а вернее сказать, новый верховный дож, папа Павел IV, которому сильно не нравился покрой Палестриновой рясы, прогнал беднягу, да еще и с позором. На счастье же Палестрины, всего через несколько лет время его пришло снова, и уже другой, но опять-таки новый папа вернул его на прежнее место. Вот тут я совсем ничего не понимаю. Как они тогда мирились с подобной суетней? Хотя, возможно, то была просто-напросто ранняя модель политической жизни Италии. Так или иначе, Палестрина снова попал в милость и тут же занялся тем, чем занимались все прочие. Тем, чем занимался Лacco[♫] Чем занимался в Англии Бёрд. Да все этим занимались, а именно писали музыку для невероятно просторных, огромных кафедральных соборов. Да, я понимаю, это может показаться очевидным, но все-таки скажу. Кафедральные соборы по-своему меняли облик музыки того времени, поскольку вся она писалась так, чтобы давать хороший звук именно в них. А даже скудные познания в акустике позволят вам сообразить, что писать музыку для, скажем, концерта в вашей родной деревне и писать ее для огромной каверны римского собора Св. Петра — это два совершенно разных занятия.
Соборы возводились как огромные — не проглядишь — символы величия, сопряженного со званием христианина, и Церковь тратила немалые деньги, приваживая самых лучших людей, способных заполнить соборы самыми лучшими звуками. Палестрина, несомненно, чувствовал себя точно кошка, дорвавшаяся до сливок, причем сливками был собор Св. Петра. И это существенно, поскольку Палестрина (кстати сказать, никакой он был не Палестрина: Палестрина — это итальянский городок, в котором он родился; звали же его, как всем нам хорошо известно, Джованни Пьерлуиджи) НЕ был новатором. Он НЕ был первопроходцем. Будьте благонадежны, мы еще воспоем в этой книге многих, кто был новатором и первопроходцем, однако Палестрина к их числу не принадлежит. Его заботило только одно — чистая, прекрасная музыка, которая позволяла создать в собственной церкви папы фантастическое звучание. Сочинения, подобные его великолепной «Missa Рарае Магсеlli» — «Мессе паны Марчелло», — писались не для того, чтобы продвинуть музыку в следующее столетие или потрясти людей следующей эпохи, но лишь для создания звуков, обретающих невыразимую красоту, отражаясь от стен Ватикана, — отражаясь так, что стихали они лишь через несколько минут. Божественно.
А теперь вперед, к Леннону и Маккартни шестнадцатого столетия. Кто это были такие? Как удалось им создать музыкальную монополию — крупнейшую с той поры, как научился свистеть последний додо? Ну что же, углубимся в Ренессанс — я пойду первым, а вы прикройте меня сзади.
ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯВообразите, если вы не против, что сейчас 1572-й — прошло чуть больше двадцати лет с тех пор, как Палестрина занял в Ватикане руководящий пост. На троне Inghilterra[*] вот уже тринадцать лет восседает Елизавета I. На самом деле — если позволите мне высказаться о двух важных персонах на одном, более-менее, дыхании — всего пару лет назад папа Пий V обнародовал занятную маленькую «булду», как их тогда называли, посвященную очередному отлучению и носившую симпатичное название «Regnans in Excelsis»[*]. Это довольно длинный документ, однако, если резюмировать его содержание, весь он сводился к фразе: «Мы с вами больше не разговариваем». Папа, то есть, решил больше не разговаривать с Елизаветой. Прискорбная, вообще говоря, история. Представляю, до чего Елизавете не хватало их уютных бесед.
Зато для других разновидностей коммуникации тот год оказался вполне удачным. В литературе мы становимся свидетелями рождения Джона Донна и Бена Джонсона, в голубиной почте — а она в ту пору числилась по разряду высоких технологий — первого использования любимых птиц Нельсона для передачи сообщений. Сообщения передавались из голландского города Гарлема, осажденного в то время испанцами.
Ну что — вы уже здесь? Это я насчет шестнадцатого века. Дело в том, что именно на этом историческом фоне и начала завариваться некая каша. В Италии, которую мы только что покинули, уже наделало немало шума семейство Габриели. Андреа Габриели, композитор, прослуживший последние шесть лет органистом в венецианском соборе Св. Марка, хлопотливо вводил в свою вокальную музыку партии разного рода медных духовых инструментов. Но возможно, еще более важную роль сыграл его племянник, Джованни, сменивший дядю в соборе Св. Марка и, можно сказать, опередивший Долби примерно на 400 лет.
Джованни Габриели был органистом и композитором (думаю, в наше время его назвали бы «автором и исполнителем»), поставившим первые эксперименты
в области, по сути дела, стереозвука, сочиняя музыку, в которой хор и солисты противостояли друг другу, располагаясь по разные стороны огромного собора Св. Марка и создавая великолепные антифонные эффекты, которые должны были по-настоящему изумлять публику того времени. Надо полагать, это походило не столько на концерт, сколько на теннисный матч.
Не исключено, что у многих, кто заходил в собор Св. Марка, сводило судорогой шею.
Однако возвратимся в добрую старую Англию, к Леннону и Маккартни тех дней. Именно в 1572 году Уильяма Бёрда определили в помощники к Томасу Таллису, который был старше его лет на сорок и уже давно и прочно сидел в Королевской капелле. Таллис провел в ней лет тридцать, прежде чем эти двое, объединив усилия, заставили музыку шагнуть так далеко, как она не шагала с того самого дня, когда папа Григорий впервые начал напевать себе что-то под нос, принимая ванну.
ДЖОН, ПОЛ, ДЖОРДЖ, РИНГО, УИЛЛ и ТОМБёрд родился в Линкольне; Таллис, скорее всего, в Уолтем-Эбби. Каждый из них был известным в своей области музыкантом — Таллиса, в частности, весьма уважали как одного из великих старцев английской музыки. Однако имена их стали легендарными и остаются такими поныне благодаря королеве Елизавете. Это Елизавета, через три примерно года после того, как они объединили усилия, дала им единоличное право печатать в Англии музыку. Вообразите. Каждая публикуемая в стране нота принадлежала этим двоим.
Разве тут прогоришь? Первым их изданием стал выпущенный в 1575 году «Cantiones Sасгае»[*], сборник мотетов[♫], написанных самими этими композиторами. Я, разумеется, не пытаюсь внушить вам мысль, будто они использовали возможность монополизировать рынок печатной музыкальной продукции для того, чтобы выпускать только собственные сочинения. Нет-нет-нет! Строго говоря, именно этим они и занимались, просто мне не хочется, чтобы вы так о них думали. Впрочем, хорошо уж и то, что дело это попало в руки настоящих мастеров. Я к тому, что сборник «Cantiones Sacrae» был одним из самых изысканных музыкальных изданий 1575 года, хотя, если честно, и единственным из выпущенных в том году музыкальных изданий.
И что же должно было произойти после этого? Я хочу сказать, после того, как началась регулярная публикация музыкальных произведений? Ну, оставаясь пока что дорогостоящей редкостью, они, по крайности, выходили в свет. Люди со средствами могли почитать их, собраться, попеть, потому что, в конце концов, почти вся эта музыка была, как вы помните, вокальной. Вот тут-то и произошло восхитительное и счастливое лобовое столкновение определенных событий и новомодных течений.
ДЕЛО ПОШЛОПечатные издания. Сейчас мы воспринимаем их как нечто само собой разумеющееся. Мы воспринимаем возможность являться на работу с перепачканными черной типографской краской большими пальцами и с глазами, точно у бамбукового медведя из Лондонского зоопарка, как наше неотъемлемое право. Но вообразите, что эти издания сделали с музыкой. Музыка неожиданно стала… доступной.
Она «вышла в свет». Партитуры стали доступными. Доступными стали музыканты и певцы. И новые «веянья моды», коим предстояло возникнуть в такой атмосфере, наверняка столкнулись бы с тем, что все теперь обстоит иначе. Все изменилось. Играй что хочешь.
Так что же стало следующей большой сенсацией?
СЛЕДУЮЩЕЙ БОЛЬШОЙ СЕНСАЦИЕЙ стало освоение греческого и римского стилей и культуры. И не просто стилей, но также форм и особенностей. Кое-кто, все больше интеллектуалы, снова всерьез увлеклись греческой драмой. Однако теперь, поскольку для аккомпанемента имелись под рукой не одни только трещотки и барабаны, музыка начала играть роль куда более важную. А сама музыка? Что ж, музыка опиралась, как это было всегда, на современную ей технику — на инструменты, бывшие, когда греки впервые взяли их в руки, довольно примитивными. В новых постановках греческих драм музыке уделялось гораздо больше внимания — «dramma per musica», «драма на музыку», так это теперь называлось, — и драмы эти стали большими хитами. Там, где поначалу перед вами была просто драма, теперь объявилось нечто совсем иное. По сути дела, требовался лишь человек, которому пришла бы в голову — в нужное время и в нужном месте — такая вот мысль: «Минутку, минутку… а могло бы получиться совсем недурно» — и ХЛОП!
- Затея - Александр Зиновьев - Прочий юмор
- Последний попаданец 9 - Константин Зубов - Прочее / Прочие приключения / Прочий юмор
- И тут я понял... - Евгений Семёнов - Попаданцы / Повести / Фэнтези / Прочий юмор
- Эта спортивная жизнь - Татьяна Пешко - Периодические издания / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Юмористические рассказы - Стивен Ликок - Прочий юмор
- Замок Бландинг - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Прочий юмор
- Хронические любовники земли - Анатолий Субботин - Русская классическая проза / Прочий юмор
- Это я – Никиша - Никита Олегович Морозов - Контркультура / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Развесёлые статьи и юморески на любой вкус - Андрей Арсланович Мансуров - Историческая проза / О войне / Периодические издания / Прочий юмор
- Лиза во фритюре - Евгения Перова - Прочий юмор