Психолингвистика - P. Фрумкина

Задумывались ли вы о том, каким образом мы понимаем — и принимаем — эту множественность смыслов? Все–таки едва ли мы появляемся на"свет с представлением о том, что одно слово может иметь много смыслов, а один смысл может быть выражен разными словами. Может показаться, что в языке маленького ребенка дело ровно так и обстоит: да значит и "дай", и "дядя", и "подойди ко мне" (см. главу о детской речи).

И все же: а) это кажущееся сходство, ибо в детской речи до определенного момента нет слов во "взрослом" понимании этого термина; б) все резко меняется, как только ребенок овладевает языком в полной мере.

Разумеется, мы понимаем смысл нового для нас слова из контекста — жизненного или книжного. Или из объяснений, предложенных другими говорящими — как обычными, "наивными" носителями языка, так и профессионалами, которые составляют для нас словари и справочники. Но что надо сделать, чтобы действительно объяснить смысл слова? Я имею в виду не толкование, данное лингвистами в профессиональной беседе, а такое объяснение, которое будет простым и вместе с тем естественным для "наивных" говорящих.

Способы сделать это разнообразны: например, можно указать на объект, именуемый данным словом, или на картинку с изображением этого объекта. Так мы обычно поступаем с маленьким ребенком; нередко тот же путь используется при обучении неродному языку, особенно когда приходится иметь дело со словами, обозначающими относительно "простые" объекты — чашку, стул, цветок.

Сложнее объяснить смысл прилагательного. Ведь нечто мы называем маленьким или большим, поскольку таков результат сравнения объекта А с объектом В. Пятиэтажный дом — большой рядом с одноэтажным коттеджем и маленький рядом с двадцатиэтажным зданием. Но еще труднее объяснить смысл глаголов. Как объяснить, что значит сердиться или лгать?

Вообще говоря, независимо от того, смысл каких слов мы хотели бы объяснить, перед нами открываются разные пути. Если мы строим объяснение смысла слова, ориентированное на профессионалов–лингвистов, — это одна ситуация; если же мы хотим так описать смысл, чтобы это описание было общепонятно, — другая. Кроме того, мы можем стремиться к тому, чтобы наше описание хоть как–то соотносилось с тем, что, метафорически выражаясь, "записано", хранится, отражено в нашей психике. Иначе говоря, в этом случае нас занимает то, как все обстоит "на самом деле".

Однако мы можем стремиться и к иному, а именно: пытаться дать такое описание смысла, которое было бы прежде всего исчерпывающим и одновременно стройным и красивым как таковое, безотносительно к ситуации "на самом деле", т. е. абстрагируясь от феноменов психики.

Лингвистика именно так и устроена — причем как традиционная, так и структурная. Это относится и к грамматике, и к семантике. Разве грамматисты, придумавшие систему русских падежей, где они упорядочены от именительного к предложному, претендовали на то, что и в нашей памяти падежи тоже как–то упорядочены? Отнюдь нет — это их просто не занимало. Замечательно изящная книга А. А. Зализняка "Русское именное словоизменение" (1967), будучи образцом описания структуры языка в смысле Соссюра, вовсе не ориентирована на то, чтобы быть соотнесенной с реалиями нашей психической организации. И это никоим образом не может быть поставлено автору в упрек — у него были иные задачи.

Есть, впрочем, и проблемы, которые без обращения к тому, как все обстоит "на самом деле", не удается продуктивно осмыслить. В продолжение сказанного о книге Зализняка приведу пример из другой книги, посвященной вопросам русского словообразования.

М. А. Кронгауз (Кронгауз, 1998) проанализировал возможный механизм осмысления ситуаций, которые автор назвал "слова, которых нет" и "корни, которых нет". Имеются в виду так называемые окказионализмы — слова, которых может не быть даже в самом большом словаре, но в речи они постоянно возникают и строятся по определенным и достаточно жестким словообразовательным моделям. Автор имеет в виду такие глаголы, как уконтрапупитъ и угепаться: смысл этих слов нам в общих чертах ясен, а ведь таких корней, как? контрапуп(ить) или? гепа(ться), в русском языке нет. Рассмотрим теперь слова несколько иного типа, например перемолчать и отметелить. Здесь ситуация замечательна тем, что есть слова молчать и метель, но смысл перемолчать не выводится по аналогии с пересолить или пересидеть, не говоря уже об отметелить.

Дело, конечно, в контексте — но он сводится не к фразе, где появляются эти слова, а к тому, что в нашем языковом багаже (т. е. в психике!) всегда можно активизировать определенные словообразовательные модели. "Контекст" в данном случае — это набор определенных схем.

Так возникают глаголы с несуществующими корнями (наподобие стибрить, слямзить), которые наполняются семантикой за счет осознания семантики приставки (ср. схватить, стащить) и многочисленных полнозначных слов, образованных по той же модели. Соответственно и охренеть, офигеть понимаются потому, что эти и им подобные слова (вы легко продолжите это перечисление) попадают в ряд с обалдеть, офонареть.

Итак, объяснять смысл "слов, которых нет" приходится через [модель + слова, которые есть]. (Вспомните детское слово четырекотажная, упомянутое в главе "Вместо введения".)

Подчеркнем, что в приведенных выше наблюдениях Кронгауз предлагает убедительную модель реального психического процесса образования слов из пустых корней и "наполненных" приставок.

Мы кратко рассказали о проблемах описания смысла, которые возникают при попытках представить его с позиции "на самом деле". Рассмотрим теперь, как разные авторы решали эти проблемы в зависимости от конкретных целей — практических и теоретических.

1.1. "Словарь Ожегова" как модель наивного языкового сознания

Каждый из вас хотя бы несколько раз в жизни открывал словарь русского языка, чтобы уточнить, что значит то или иное слово. Скорее всего, это был многократно переиздававшийся Словарь С. И. Ожегова — очередное, дополненное издание см.: (Ожегов, Шведова, 1998).

Чем этот Словарь замечателен? Тем, что толкование в нем, т. е. объяснение значения слова, максимально приближено к тому, как склонны понимать то или иное слово обычные носители русского языка. Иначе говоря, к тому, что имеет место в нашей психике "на самом деле". Предвижу законное недоумение: разве не любой толковый одноязычный словарь отвечает на тот же вопрос — пусть более детально или, напротив того, более кратко? Нет, не любой.

Вообще объяснить, истолковать значение слова с ориентацией на то, что же имеет место "на самом деле", — это далеко не простая задача. Задумаемся, почему.

Во–первых, носители языка — это весьма разные люди. Более образованные и менее образованные, горожане и жители глухих селений, взрослые и школьники. У них несколько разный запас слов и несколько разное представление об их смыслах. Соответственно есть слова, которые в обиходе одних говорящих относятся к повседневным, частым, а в обиходе других — те же слова относятся к редким (как это выяснить, мы расскажем отдельно, см. с. 186). Поэтому сплошь и рядом само слово как будто знакомо, а смысл не вполне ясен, размыт.

Например, в русской деревне, где до сих пор преобладает печное отопление, все знают, что значит слово вьюшка. Горожане, у которых нет соответствующего жизненного опыта, точного смысла этого слова часто просто не знают, а при топке печки называют вьюшку заслонкой, задвижкой (если вы заглянете в Словарь Ожегова (далее сокращенно — СО), то узнаете, что слово заслонка тоже относится к печке, но указывает на совсем иной объект, нежели вьюшка).

Во–вторых, словарный состав языка изменяется со временем — недаром периодически выходят словари и справочники новых слов. Но то, что ново для одних, может оказаться хорошо известно другим. Так, лет 15 лет назад, когда у нас еще не было телевизионной рекламы, мало кто из непрофессионалов знал, что значит клип. Сейчас для одних это слово "свое", а для других оно еще чужое, хотя само по себе оно как будто понятно.

В–третьих, можно знать смысл слова более или менее глубоко, а можно — ровно настолько, насколько это нужно для повседневной жизненной практики. Практика же у разных людей и тем более у разных слоев населения — разная. Для того чтобы описать разницу между более полным и менее полным "знанием смысла" одного и того же обычного, обиходного слова, австралийская исследовательница Анна Вежбицкая ввела термины концепт–максимум и концепт–минимум.

Термин концепт удобен тем, что, акцентируя те реалии, к которым нас отсылает слово, он позволяет отвлечься от принятого в логике термина понятие. Поэтому мы будем часто им пользоваться в дальнейшем.