Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

на него.

— Это правда? — с трудом унимая клокочущую внутри ярость, вопросил Иван.

— Что, свет мой? — вопросила Елена, вскинув соболиные брови.

— Дядя Никита уговорил тебя стать женою мне? Это правда? — сжимая кулаки, проговорил Иван. Нахмурившись, Елена отрицательно мотнула головой и протянула руки к лицу мужа, но он отпрянул от нее, едва не оттолкнув, и закричал:

— Прочь! Прочь от меня! Ты, как и они все, только во благо себе пользуетесь мной! Моей любовью!

— Ванечка, — широко открыв блестящие от слез глаза, молвила Елена.

— Никто никогда не любил меня! Все вы хотите только власти и богатств! Только их! — до хрипоты кричал Иван, трясясь. — Ты! Как ты могла? Ты!

Лицо его перекосилось от гнева, он бросился к супруге и схватил ее за подбородок.

— Я тебя… в монастырь! Как я ненавижу тебя! В монастырь!!

— Ваня… — молвила она тихо, и слезы текли у нее из глаз. — Ваня, я… понесла…

На Ивана слово вылили ушат холодной воды. Он отпустил ее лицо и отступил назад. Елена, утирая слезы, улыбнулась:

— Я хотела тебе сегодня сказать… Но ты был с государем…

Ярость отхлынула, и пришло страшное опустошение. Иван закрыл руками лицо и опустился на колени:

— Господи…

Елена несмело подступила к нему, снова опасливо протянула руки к его голове, но увидев, что он не думает противиться этому, обняла мужа. Он уткнулся ей в живот и зарыдал.

— Все неправда, Ванечка. Я ведь вправду люблю тебя! Ты муж мой! Я жена твоя. Я сына тебе рожу, слышишь, Ванечка? — говорила она, оглаживая трясущиеся плечи мужа.

Он обнял ее и молвил, всхлипывая:

— Прости меня. Прости…

— Бедный мой, — плача от умиления и жалости к Ивану, шептала Елена, утирая мужу слезы. После ссор с отцом он всегда приходил опустошенный и один раз даже слег с хворью от переживаний. Но теперь он был счастлив. Господь услышал его. Предыдущих жен Ивана отец из-за бесплодности отправлял в монастырь. Теперь же этому не бывать.

— Надобно государю сообщить, — предложила Елена. — Пошлешь к нему?

Она торопилась доказать Иоанну, что, несмотря на все оговоры, достойна быть женой царевича, ибо сейчас в чреве ее, возможно, будущее великой династии. И тогда уже интриги супротив нее будут бесполезны!

— Пошлешь? — повторила Елена.

— Как же я люблю тебя, — ответил шепотом царевич, все крепче прижимая ее к себе.

Тем же вечером Иоанн, придя в свои покои, вызвал Андрея Щелкалова. Государь сидел в одной нижней длинной рубахе, устало откинувшись в своем кресле. Посох, без коего ему уже тяжко было передвигаться, был прислонен рядом.

Щелкалов, обмокнув перо в чернила, в ожидании глядел на государя. Иоанн глянул мельком на него, отвернулся и, помолчав, молвил:

— Пиши! «Божьей милостью мы, смиренный Иоанн Васильевич, удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова, Российского царства и иных многих государств и царств скипетродержателем, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному желанию человечества, — Стефану, Божьей милостью королю Польскому, князю Семиградскому и иных»…

Скрип пера прекратился, едва Иоанн закончил говорить. Подумав, он продолжил:

«…Прислал ты к нам гонца своего Криштофа Держка с грамотой; а в грамоте своей писал нам, что наши полномочные послы прибыли к тебе с нашей верительной грамотой, в которой мы просили тебя доверять их словам, сказанным от нашего имени. Ты пишешь, что они объявили тебе, что пришли со всеми необходимыми полномочиями, чтобы заключить христианский мир <…>. Твои же паны, как сообщают наши послы, говорили им от твоего имени, что ты с нами помиришься, только если мы уступим тебе всю Ливонскую землю до последней пяди, что Велиж, Усвят и Озерище — все это уже у тебя, а Луки Великие, Заволочье и Холм беспрекословно оставлены нами при отступлении и что мы должны разрушить город Себеж да еще уплатить тебе четыреста тысяч золотых червонцев за твой убыток, что ты снаряжался, отправляясь воевать наши земли. Мы никогда еще не встречали такой самоуверенности и недоумеваем: ведь нынче ты собираешься мириться, а твоя рада предъявляет такие безмерные требования — чего же они потребуют, прервав мирные переговоры? Твои паны попрекали наших послов, что они приехали торговать Ливонской землей. Так что же: если наши послы торгуют Ливонской землей, то это плохо, а если твои паны нами и нашими владениями играют и из гордости предлагают невозможное — это хорошо? Да это не торговля была, а переговоры.

А когда в вашем государстве были благочестивые христианские государи — от Казимира до нынешнего Сигизмунда Августа, они жалели проливать христианскую кровь и посылали к нам своих послов, и наши послы к ним ездили, и наши бояре вели с их послами предварительные переговоры и неоднократно принимали решения, выгодные для обеих сторон, чтобы христианская кровь не лилась напрасно и между государствами царили мир и спокойствие, — вот к чему стремились паны в прежние времена…

…А ныне мы видим и слышим, что в твоей земле христианство умаляется; поэтому-то твоя рада, не беспокоясь о кровопролитии среди христиан, действует наскоро. И ты бы, король Стефан, припомнил все это и рассудил: по христианскому ли это обычаю делается?

Когда послал ты к нам своих полномочных послов, то они без всякого принуждения договорились с нашими боярами, написали от твоего имени грамоту, привесили к этой грамоте свои печати и присягнули, целуя крест, что, когда приедут наши послы, ты напишешь такую же свою грамоту, какую они написали в Москве, привесишь к ней свою печать и присягнешь, что будешь соблюдать эту грамоту в течение указанных лет, а наших послов отпустишь с той своей грамотой, не задерживая.

Мы же, согласно решению твоих послов и наших бояр, послали к тебе своих послов <…>, то ты пренебрег договорам, отказался следовать присяге твоих послов, предал ваших послов бесчестию и насильно посадил их под стражу как узников. А отказались вести с тобою переговоры наши послы потому, что они, увидя твою надменность, когда ты не встал при произнесении нашего имени и не спросил о нашем здоровье, не решались без нашего ведома стерпеть это. Отныне же, как бы надменно