Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна

В комнату вошел Чайковский со стаканом чая в руке. Чаплин воззвал к нему:

— Господин Чайковский, верните в чувство вашего сотрудника! Объясните, что в борьбе с большевизмом необходимы самые решительные меры!

Чайковский поболтал ложечкой в стакане, посмотрел в окно и раздумчиво произнес:

— Знаете, в чем парадокс нашего положения, товарищи? Те, с которыми мы боремся, тоже люди, не злодеи. Исторические условия поставили их в это положение. Положение ненормальное. Хорошо, пусть борьба будет направлена на эти условия, а значит, придется бороться и с лицами. Но не думайте, что нужно этих лиц ненавидеть. Давайте не уподобляться Марату, который рисовал аристократов подлинными вампирами. Нет, это люди, в которых нашло опору зло, но в них есть и много добра. Они любят, жалеют, они умеют умирать за свои идеи, как и мы за свою. И не думайте также, что вы и ваши идеи были осуществлением добродетели. Вы тоже люди. Боритесь за свою идею, но не осмеливайтесь забывать человека в вашем враге.

Закончив речь, Чайковский благостно улыбнулся и огляделся, будто бы ожидая аплодисментов. Чаплин сжал кулаки.

— Как случилось, что это я привел к власти таких никчемных людей? — пробормотал он себе под нос, развернулся на сто восемьдесят градусов и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Максим тупо уставился в окно. Оттуда открывался вид на длинную прямую улицу, заканчивающуюся серым пустырем у границы города. Полудохлая кляча тащила перегруженную, вязнущую в грязи повозку. День едва перевалил за середину, а казалось, будто с утра прошло двое суток, не меньше.

— А вы, товарищ Ростиславцев, завтра отправляетесь в городскую тюрьму, — невозмутимо распорядился Гуковский. — Что вы так на меня смотрите? Я имею в виду, в качестве инспектора. Тюрьма в двух кварталах отсюда, на улице Свободы. Увидите цирк, а сразу за ним серое здание. Надеюсь, не перепутаете.

Максим понемногу начал привыкать к специфическому чувству юмора нового начальника. Шутил Гуковский неизменно с самым невозмутимым, скучным даже выражением лица.

— В чем моя задача?

— Жалобы идут, что арестованных держать негде. А ведь это губернская пересыльная тюрьма на три сотни мест. Полагаю, похватали вчера всех, кто под руку подвернулся. Выясните, предъявляют ли арестованным обвинения. Согласно закону это должно происходить в течение суток. Подготовьте список тех, кого задержали без оснований. А я пока займусь организацией штата общественных защитников. И еще, проверьте условия содержания заключенных и законность следственных процедур.

— По каким законам проверить законность?

— Отличный вопрос, весьма своевременный,— Гуковский уже раскладывал по столу перед собой какие-то папки. — По-хорошему вас бы надо отправить на курс уголовно-процессуального права. Месяцев на шесть, а лучше на год. Жаль, арестованные столько ждать не смогут. Остается надеяться, что как только вы увидите незаконные методы ведения следствия, то тут же узнаете их. Вопрос в том, сможете ли вы их пресечь.

Глава 7

Токсичные отношения в команде

Август 1918 года

Здание Архангельской тюрьмы

— Наследие проклятого большевистского режима, — в сотый, наверное, раз повторил комендант тюрьмы.

Максим уже не знал, от чего его тошнило сильнее: от пропитавшего здание запаха экскрементов — или от коменданта. При большевиках начальником тюрьмы служил латыш, переехавший теперь из обитого сосновыми панелями кабинета в одну из камер. Назначенный на его место надзиратель главное правило управленца знал и все проблемы сваливал на предшественника. Даже те, которые, очевидно, возникли только что.

Хотя всех, кого большевики арестовали по политическим мотивам, вчера выпустили, тюрьма была переполнена. В рассчитанных на дюжину заключенных камерах теснились по два десятка человек — а ведь англичане еще не подвезли пленных красноармейцев, взятых в бою за Мудьюг. Многие явно нуждались в медицинской помощи — при аресте с большевиками и их пособниками никто особо не церемонился. Некоторые бросались к инспектору, норовили схватить за пуговицу и сбивчиво объясняли, что работали на большевиков не по своей воле, их заставили, а потом, семью-то кормить надо, а сами они целиком на стороне Государя Императора, или Учредительного собрания, или за кого теперь новая власть, они еще не разобрались, но уже всей душой поддерживают…

Необходимо провести десятки, сотни расследований… Кто будет этим всем заниматься? Сейчас на службу наскоро приняли десяток бывших полицейских, кого удалось разыскать; они сильнее всех настрадались от большевиков, так что особой гуманности ожидать от них не приходилось.

Полдня Максим провел в душной канцелярии, разбирая написанные на разномастных клочках бумаги прошения, апелляции, объяснения, доносы. Некоторых авторов вызывал к себе. Многих арестовали просто за то, что при большевиках они занимали те же должности, что и до большевиков — по крайней мере они клялись, что дело исключительно в этом. Некоторые сумели выслужиться при новой власти, но уверяли, что только за счет профессионализма. Третьи уверяли, что большевики вынудили их сотрудничать, а сами бы они никогда…

— И вот мы тут подготовили список задолженностей по жалованью, — суетился комендант. — Проклятые большевики два месяца сотрудникам не платили. До того дошло, что мы сами тюремную баланду хлебали, лишь бы ноги с голодухи не протянуть. Теперь-то… новая справедливая власть…

— Новая власть всем воздаст по справедливости, не переживайте, — мрачно сказал Максим и присоединил список к пухлой пачке прошений.

За день удалось разнести около тридцати фамилий по трем спискам — наверняка непричастных к большевистским злодеяниям, заведомо виновных и тех, кого следовало проверить. Конечно же, третий список оказался длиннее, чем два других вместе взятых. Но Максиму по работе приходилось иметь дело и с более проблемными проектами. Он мысленно уже наметил план работ по проверке сведений. Собрать бы еще команду…

Хотелось побыстрее покинуть грязное, душное, даже в эту теплую погоду отдающее могильным холодом здание. Но следовало сперва разыскать Донову и поговорить с ней. Выяснить, что ей известно о прошлом, которое Максим помимо своего желания унаследовал. В идеале — устроить так, чтобы никто больше об этом прошлом не узнал, хотя как добиться этого цивилизованными методами, Максим не представлял себе. Даже спрашивать о Доновой было рискованно — интерес к ней могли потом использовать как доказательство, что они связаны…

Однако спрашивать не пришлось.

— А вот здесь у нас допросные, — сказал комендант. — Господа следователи не щадя себя трудятся, домой вот разве что спать уходят и сразу назад. По горячим следам выявляют, кто из большевиков еще в городе прячется.

— Я отмечу это в донесении, — пообещал Максим. — Подготовьте список сотрудников…

Его прервал сдавленный женский крик. Максим толкнул дверь, из-за которой он донесся: заперто изнутри.

— Откройте немедленно, — приказал Максим. Ладони сами собой сжались в кулаки.

Комендант стал что-то орать в замочную скважину. Послышались неторопливые шаги, и дверь приоткрылась на ладонь.

— Ну, чего еще? — осведомился сварливый голос. — Работать мешаете, я уже почти…

Максим потерял терпение и ударил плечом в дверь. Петли жалобно скрипнули. Комната провоняла табачным дымом и еще чем-то мерзким, вроде пригоревшей еды. По центру на стуле сидела девушка с заведенными за спину руками. Блузка расстегнута, почти обнажая грудь. Серебряный крестик на суровой нити… какой странный аксессуар для революционерки. На коже — два… нет, три маленьких круглых ожога. На щеке — красное пятно, след недавнего удара. На губах кровь. Марусю Донову Максим узнал не сразу — она больше не выглядела ни строгой, ни сосредоточенной. Мокрые спутанные волосы наполовину закрывали лицо. А вот взгляд через них пробивался прежний — прямой и яростный.