Так тихо плачет супербог - Компэто-Сан

он лениво строчил в блокноте.

— Да, есть. Как КГБ или милиция. А что случилось с твоим глазом?

Де Трай заговорил не сразу. Промедление выдало его с головой. В нём было отвращение. И ещё одно, не до конца понятное, чувство.

— Это целая история. Есть такая дива, Милан, скандальная певичка и модель. Не знаешь? Эх, какая жалость. Я писал про неё. Гонялся за ней, понимаешь, неделю… Потом она кинула вилку мне в голову.

Франц понял, что де Трай снова соврал по мелочи.

— Ты любил её?

— Нет, не думаю. Мы не разу не виделись.

— А что с глазом?

— Я упал, вот и всё.

— Ладно, — сдался Франц.

Внезапно де Трай пьяно захихикал. Франц о чём-то ему напомнил.

— А у меня друг был, на тебя похожий, — сказал он. — Тоже супер.

— Да ладно. И что за друг?

— Мы учились вместе… он был мне как бог. И мне всегда, понимаешь, всегда хотелось перед ним лебезить… понимаешь? И унижаться. Рука сама тянулась отдать ему завтрак… Отдать деньги… Нам нравилась одна девочка. И знаешь, что? Я уступил. Он заменял мне солнце. Он был из другого мира. Когда он был со мной, я чувствовал… смысл. Да-а, он был мне как бог… он летал так высоко… а там же холодно, да?

— Где?

— Наверху, — де Трай задрал палец к потолку.

Франц вспомнил уроки Солнца. Его окатило волной ужаса.

— Да, там очень холодно. Но больше страшно.

— Ну вот, а я думал, — задумчиво промычал де Трай.

— И куда он делся, этот твой бог? — спросил Франц со смешком.

Лицо де Трая омрачилось как от горькой еды. Он бессмысленно улыбнулся. Было неясно, серьёзен он или снова врёт.

— Я повесил его на шторе. У неё был такой смешной цвет, как у собаки… Они, понимаешь, доверились моей скромной харизме.

Франца пробрал холодок. Слова разом походили на признание в убийстве и на бред душевнобольного. Он сменил тему.

— Поэтому ты взялся за статью?

— Не-ет… к этому пришёл сам. Я… я… хочу быть человеком.

— Ты и так человек.

— Но не таким, не таким, не таким! — с чувством выкрикнул Колби. — Я хочу что-то сделать. Чтобы меня помнили… чтобы никогда не умер.

Франц опешил. Это чувство было ему знакомо. Пустота и тоска. Обида сломанной куклы на других, у которых в порядке шарниры и на месте глаза. В человечке, этом смешном человечке, помещался тот же ад.

Внутри сдавило, стало липко. За шоком явилась злоба. Франц увидел в Колби не зеркало, а глупую мясную избушку. Что это за эгоизм, думал Франц: «чтоб никогда не умер». Он ведь знать не знает, что будет! И что, вот это ничтожное, вусмерть пьяное разбило его жизнь какой-то там статьёй? У него и корешка не было. Так, плешивый мох.

Франц почувствовал себя обманутым. К его трагедии, к трагедии Ретазевска привело не большее, чем Колби М. де Трай. Франц понятия не имел, что означало «М» у него в имени. И не хотел знать.

— А я тебе скажу, что ты сделаешь, поганец, — рыкнул он. — Я тебе скажу. Никогда, сука, не умрёшь. Вечно жить будешь. Как Леннон.

Сказав это, он вскочил и силой мысли воздвиг вокруг силовое поле. Узкое, не больше пары метров в ширину и высоту. Чтобы де Траю было некуда бежать. А звуки драки не ушли за картонные стены.

Франц швырнул де Трая в сторону вместе со столом. Банка ударилась об пол и разбилась. По полу расползлась спиртовая лужа. Со стола упали, раскрывшись, «Головлёвы». Де Трай запутался в скатерти.

Его очки слетели. Повязка сбилась на подбородок. Во Франца уставилась пустая глазница. Она была комично рыжей от йода.

Франца пробрала дрожь. Как всякий гуманитарий, он не терпел крови.

Он отшатнулся и вцепился в край стола. Вид отталкивал его.

— Я ничего не сделал! Псих, грёбанный псих! Господи… тьфу… моя голова… Господи… — де Трай пытался наощупь выбраться из-за стола. Он искал очки и шарил по полу на карачках. Ладонь человечка заскользила по луже. Он не устоял и снова брякнулся на пол.

В голосе де Трая зазвучала отчаянная мольба.

— За что? — он слабо улыбнулся. — Я не понимаю. Правда, не…

— Ты, скотина, уже ничего не сделаешь.

— Что, в чём я виноват? Франц?

— Статья.

— Что… статья?

— Ну, твоя статья. Знаешь, что в прошлый раз было?

Франц осёкся. Он и забыл, что говорит с безумцем. Узнав правду, де Трай только сильнее уцепиться за жизнь. Франца это не устраивало.

— Это лирика, — он схватился за кухонный нож. — Пора кончать.

Де Трай съёжился на полу. Его вид выражал не ужас, а смятение.

Было тут и узнавание. Он, казалось, уже проходил через подобное.

Франц не дождался и не позвонил Юрию. А что, виноват? Этот, он его довёл. Сейчас и без лишних лиц он, Франц, спасёт Ретазевск. Как пластырь отодрать: раз, и готовенький. Возьмёт его тёпленьким.

Однако рука немела. Нож не слушался Франца. Он сделал два шага к де Траю, чтобы обрушить на него лезвие. И не смог. В поисках помощи он огляделся. Тогда Франц понял, что забыл про фото.

Франца ущипнул страх: он не перевернул рамку. Родители, жёлтые от времени, впивались в него взглядом. Лицо матери вышло из тени пальмы. Отец повернулся к камере.

Точно воскресшие.

Франц бросил нож. Силы покинули его руки. Угол обзора сменился. Он увидел себя со стороны. Взъерошенного, с припухшей веной на лбу, с ножом — и над кем! Этот де Трай, оставь его на час, убьётся сам.

Родители с фото стыдили его. Франца объял суеверный ужас. Он утешал себя тем, что вспоминал их могилы. Две полукруглых плиты с разбитой клумбой, нарциссы, и эпитафией: «вмести навеки». Мёртвые статичны, утешал себя Франц. Они не моргают, не потеют и не поют.

А лица фотографии меняли выражения.

Отец хмурился. Мать утирала тонкие нити слёз. Они глядели без гнева, а с горькой жалостью. Тихой, как ветер в ивняке. Это сочувствие снимало грех с плеч их оступившегося сына.

И не было на Земле ничего горше последней уступки мертвецов.

Этого участия поневоле, когда все шансы пропиты. Когда боржоми пить поздно. Поздно. Безнадёжно поздно. Когда делать уже нечего.

Франц перевернул фото и бросился к телефону: звонить Юрию. Его руки дрожали. Сердце захлебнулось в ужасе. Пальцы соскальзывали с диска телефона. А когда в трубке пошли гудки, он забыл дыхание.

Дрожащий от шока де Трай в это время ползал по полу, ища очки.

Вспыхнула и угасла ругань.