Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно - Чернов Александр Борисович

Горячий кофе со сливками приятно обжигал, кружа голову дивным ароматом. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона расслабляли, а притушенный свет стенных бра привносил в обстановку вокруг уют и спокойствие. Там, за этой стенкой, за толстым стеклом, занавешенным бархатными шторками с золоченой бахромой и кистями, пролетает мимо Россия, таинственная, великая страна, поражающая своей первобытной огромностью и дикостью. Дикостью не в смысле грубого варварства. Скорее, в смысле ее тотальной, не поддающейся рациональному немецкому уму неосвоенности. И не окультуренности.

В Европе, особенно в родной Германии, природа давно стала фоном для достижений человека. Здесь же все наоборот. Россия – это и есть сама природа, чистая, девственная. А города, деревни, поля, эта железнодорожная линия со всеми ее мостами, станциями, лишь редкие вкрапления цивилизации в бесконечный, величественный лесной и степной ландшафт.

«Как некогда сказал Великий корсиканец? В России нет дорог, там есть лишь одни направления? В целом согласен, если не принимать в расчет ту, по которой мы едем. Но какая же мощь таится здесь, какие фантастические богатства сокрыты! Если нам удастся добиться возобновления нормальных отношений и русские откроют для Германии свои природные кладовые… Оттолкнувшись от неисчерпаемого потенциала такой экономической базы, вместе мы способны подчинить своей воле весь мир. А им еще совесть позволяет говорить, что земли у них крестьянам не хватает? Мозгов и плетки тут добротной не хватает! В первую очередь чиновникам, приказчикам и поместному дворянству. Самые захудалые юнкерские хозяйства в Германии местным сто очков вперед дадут…

Черт! Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говорится, если нельзя, но очень хочется, значит, можно…»

И все-таки что-то в их разговорах с Рудневым Тирпица напрягало, что-то было не так… Что именно? Пока статс-секретарь Маринеамт не мог взять в толк, как ни силился. Было нечто пугающее, кроющееся в том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто он доподлинно знал все подробности лично его, Альфреда Тирпица, далекоидущих планов и расчетов. Но любая попытка логически объяснить это оказывалась притянутой за уши. И ведь он не просто знал, знал детально! Уму непостижимо… Как будто этот удивительный русский видел его насквозь, читая самые потаенные мысли. Или лично присутствовал на совещаниях у императора и в министерстве.

«Чудеса? Или перед нами гений, или я схожу с ума… Чертовщина какая-то. Конечно, поразительную осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную разведку. Но чтобы так вот высказываться о наших с экселенцем замыслах, которые мы обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я… Чушь… Ну а как вам такая его фраза: “я просто знаю это!” Как прикажете понимать? Может, у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее? Причем провидец с военно-морским уклоном?

Ладно, смех смехом, однако нечто феноменальное налицо. И даже на лице… – Статс-секретарь усмехнулся, машинально потрогав ноющий фингал. – Кстати, что нам этот феномен напоследок выдал, перед тем как с цепи-то сорвался? Что-то там про Индию было? Только не про флот или порты. Про Кангры, какие-то… Жаль, вылетели из головы подробности. Хотя не удивительно: если бы в челюсть саданул, зараза, точно бы все позабыл, начисто. Но, возможно, завтра вспомню, спросонок такое у меня случается…»

* * *

Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу был подан отдельно, навестить едва не помершего по собственной дурости героя войны прибыли министр Двора Фредерикс, морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за позавчерашние посталкогольные художества, передав несколько добрых слов от императора и рассказав про первую реакцию газет Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они вскоре откланялись.

«Прилетали глянуть, коршуны, как я тут, дееспособен уже или все еще в койке валяюсь, рыдван рыдваном. И, похоже, увиденным остались довольны. А раз так, значит, нужно готовиться к главному визиту, – подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Неприятную слабость во всем теле он все еще ощущал, но мучившая его больше суток тошнота отступила окончательно. – Слава богу, в этот раз обошлось. Впредь нашу пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове ударение на другую букву делать не пришлось. Да и вообще, мог запросто копыта отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то уже далеко не юношеское».

Но, конечно, тормоза намедни отказали не просто так, имело место роковое стечение обстоятельств. Во-первых, Альфред ему реально понравился, оказавшись вовсе не таким скрытным и занудным упрямцем, как его характеризовали некоторые. Во-вторых, действительно, в общении с Тирпицем у него прорвало наконец-то ту плотину нервного напряжения, которой Петрович сдерживал свои эмоции все эти долгие военные месяцы, начиная с памятной выволочки от Василия, когда он едва не впал в истерику после «облома» с Камимурой, станцевавшего «корабельный менуэт» на так и не подключенном к электросети крепостном минном поле под Владивостоком. А в-третьих, закусочки, конечно, было маловато для «0,7 на форштевень»…

Тут друже Альфредо или что-то не рассчитал, или, наоборот, как раз рассчитал все изумительно точно. О плохом думать не хотелось. Но, по ходу рассуждений, пришлось признать, что, скорее всего, это была хитрая ловушка, в которую наш доверчивый Петрович и громыхнул всеми четырьмя лапами. А что он там наговорил германцу в последние часы их пьянки, память восстанавливать отказывалась наотрез, как отформатированный и пару раз перезаписанный хард. Оставалось лишь ждать развития событий, ведь если немец оставался в адеквате, у него, скорее всего, возникнут очередные вопросы. Вот тогда можно будет что-нибудь придумать, обыграть. Попытаться как-то выкрутиться, короче…

От затянувшегося приступа самобичевания его отвлек очередной визитер, которого Петрович не чаял увидеть до самого своего прибытия в столицу. В дверном проеме нежданно-негаданно нарисовался благородный профиль под заменяющей привычную фуражку белой повязкой.

– Здравствовать вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?

– Иван Константинович? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве вы из Москвы не…

– Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. И не мог я вас оставить биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. Тем более Ломен тут, вечный их подпевала…

– Но вам же лечиться нужно еще, друг мой! И как только государь-то позволил? Наши дела и потерпеть могли бы. Недели три-четыре вряд ли что-то решили бы.

– Это Сормово денек-другой вполне потерпит. Что же до всех этих дел, полагаю, Вы ошибаетесь, любезный Всеволод Федорович. А если и нет, то лучше подстраховаться, чем потом локотки кусать. Le temps perdu ne se rattrape jamais4. Так что, как мы решили тогда, что вдвоем им противостоять проще будет, так тому и быть. Не возражаете, mon amiral?5

Да, и неужели вы подумали, что я, уже уговорившись с вами обо всем, мог бы по-иному поступить? В конце концов, случившееся с вами пустячное дельце мало чем по существу отличается от очередной внезапной вводной вышестоящего начальства. Вроде тех, что нам на штабных играх во Владивостоке подкидывали, не так ли? Правда, начальство в данном случае было самое наивысшее. С Господом-то особо не поспоришь… – Григорович сдержанно усмехнулся. – Свистопляска с Вильгельмом и вокруг Вильгельма нам планы куда больше попутала. К тому же я уже довольно сносно себя чувствую.

Пока вы с варяжцами толковали, государя и докторов я сумел убедить, что до Рузаевки или даже до Казани, вполне могу сопроводить вас, поскольку полных и окончательных указаний по инспекции заводов на Волге, прежде всего в Нижнем Новгороде, которых от вас с нетерпением жду, я пока не получил. А сделать им смотр нужно обязательно в свете идеи с Холландом… Одним словом, самую малость обмолвился я о наших задумках. Вы уж извините.