Ангелочек. Время любить - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Во Франции понимают толк в еде, — заявил лорд. — В прошлом году я тоже ездил на воды, только в Виши. Там я нашел великолепный ресторан. Мадемуазель Энджи, не могли бы вы мне порекомендовать какое-нибудь хорошее заведение в Люшоне?

— Боже, нет! Мне это трудно сделать, милорд, — ответила Анжелина, грациозно вставая. — Я провела в Люшоне только один вечер и одну ночь при весьма тягостных обстоятельствах. Мадемуазель смеется надо мной, утверждая, что я хорошо знаю город.

— Надо завалиться в «Отель де Франс»! — воскликнула Розетта и тут же прикусила нижнюю губу. — Простите, вам стоит остановиться в этом отеле, милорд. Хозяин готовит самые лучшие омлеты в мире.

Вмешательство Розетты вызвало у Анжелины беспокойство. Она спрашивала себя, при каких обстоятельствах девушка могла есть эти омлеты, она, которая, одетая в лохмотья, просила милостыню на паперти. Ответ Анжелина узнала позже, когда они вдвоем шли по улице Мобек.

— Спасибо, Розетта, — оборвала девушку Жерсанда. — Октавия, я проголодалась. Все готово?

— Да, мадемуазель. Но я должна уложить Анри. Он зевает, ваш херувим.

— Я уложу его! — воскликнула Анжелина.

— В таком случае, Энджи, загляни в платяной шкаф, который стоит в коридоре. Там хранятся некоторые из твоих нарядов, — посоветовала старая аристократка.

Намек был прозрачным. Жерсанда де Беснак ненавязчиво, но твердо велела Анжелине переодеться. «Я не могу за это на нее сердиться, — думала Анжелина, держа Анри на руках. — Этой зимой мадемуазель потратила на меня целое состояние. Она хотела, чтобы я выглядела элегантной в Люшоне, в семье доктора Коста».

Анжелина с отвращением вспомнила о часах, проведенных в роскошном доме семьи доктора Филиппа Коста. Циничная, эксцентричная мать ее жениха все время ставила молодую женщину в неловкое положение.

«В конце концов я бросила ему в лицо, что мой отец — простой сапожник, но я не стыжусь этого! — вспоминала Анжелина. — А когда Филипп принялся упрекать меня за мое поведение, я рассказала ему о своем прошлом, в том числе и о том, что у меня есть ребенок».

Анжелина почувствовала, как к горлу подкатил ком. Она расцеловала своего малыша. Ей не терпелось выразить свою нежность, свою неутоленную материнскую любовь.

— Мой прекрасный малыш! — прошептала она ему на ушко. — Настанет день, когда мы будем вместе, когда ничто уже не сможет нас разлучить. Ты мое сокровище, мое единственное сокровище.

Для своих двух с половиной лет мальчуган был очень развитым ребенком. Он, озадаченный, посмотрел на Анжелину, а потом тоже поцеловал ее. К этой молодой женщине, которую видел ежедневно, Анри проявлял повышенный интерес и питал глубочайшую привязанность. Розетта утверждала, что Анри вел себя с Анжелиной по-особенному, словно в глубине душе чувствовал, что она была ему самым близким человеком.

Со слезами на глазах Анжелина одела Анри в пижаму и расчесала волосы, восхищаясь их шелковистостью. Положив малыша в кроватку, она села рядом и стала напевать на местном диалекте колыбельную, широко распространенную в ее родном краю, ту самую, которую пела сыну в вечер его рождения.

«Господи! Сколько еще раз эти слова будут ранить меня? — спрашивала себя Анжелина. — Одна в пещере Кер, прижимая своего малыша к груди, я думала о Гильеме, который, как и в песне, был далеко от меня. А теперь я говорю себе, что эти высокие горы мешают мне видеть моего возлюбленного. Да, но кто он, мой возлюбленный? Луиджи! Почему он не возвращается? Ведь он так ловко умеет перевоплощаться, проникать в любые места незамеченным! Он мог бы приехать в наши края хотя бы для того, чтобы узнать, арестовали ли истинного преступника!»

— Энджи! — позвал ее сын. — Спой еще…

— Хорошо. Но потом ты обязательно должен заснуть.

Анжелина расстегнула блузку и сняла юбку, в то время как слова сами слетали с ее розовых губ, даря радость уже засыпающему малышу.

Он поет, он поет,Но не для меня,А для моей милой,Которая далеко от меня.Склонитесь, горы,Долины, возвысьтесь,Пусть мои глаза смотрят туда,Где моя любовь[2].

Анжелина замолчала. Анри уже спал. Она на цыпочках вышла в коридор, открыла шкаф и выбрала платье из сиреневой тафты. Декольте платья было украшено тонкими кружевами. Широкая юбка шуршала, касаясь ног в шелковых чулках.

— Хорошо бы надеть подходящее ожерелье, — прошептала Анжелина.

Она открыла лакированную деревянную шкатулку, в которой лежали небольшие бумажные и кожаные мешочки, а в бархатном саше хранился аметистовый гарнитур. «Дорогая мадемуазель! — говорила себе Анжелина. — Право, она совершает безрассудные поступки. Что за прихоть — заставлять меня носить платья из ткани цвета моих глаз! Да еще эти драгоценности!» Растроганная, испытывающая глубокую признательность, Анжелина распустила свои волосы. Затем она расчесала их и закрепила две тяжелые пряди черепаховыми гребнями, усыпанными бриллиантами.

— Вот! Теперь я могу оказать честь своей подруге и ее гостю! — Анжелина вздохнула.

Ее возвращение в гостиную произвело сенсацию. Очарованный лорд Брунел охнул. Вскочив с кресла, он воскликнул:

— Му God![3] Какая неожиданность, Энджи! — ликовал он. — В таком наряде вас можно представить королеве!

Жерсанда де Беснак приосанилась, гордая за свою протеже. В глубине души старая дама в очередной раз прокляла твердую решимость молодой женщины заниматься столь неоднозначным ремеслом и ее отказ блистать в светском обществе. Это служило вечным предметом ссор между ними, но последнее слово всегда оставалось за Анжелиной Лубе.

— Да, вы произвели бы неизгладимое впечатление на многих леди и лордов! — восхищался Малькольм Брунел.

— Ну хватит льстить, друг мой! Настало время ужинать, — остановила его хозяйка дома.

Они сели за круглый стол. Октавия поспешно подала закуски: салат из латука и омлет со щавелем.

— Я сделала все, что было в моих силах, — проворчала служанка. — Мсье приехал неожиданно. Мне пришлось обойтись нашими запасами.

— Как это невежливо с твоей стороны, моя бедная Октавия! — возмутилась Жерсанда. — Домоправительница, достойная так называться, обязана творить чудеса и не жаловаться гостям.

— Все хорошо, — успокоил ее лорд.

Розетта принесла графин с водой и корзиночку с хлебом. Ее губы лоснились от ломтика ветчины, который она тайком поспешно проглотила. Розетта тут же вышла из комнаты и вновь появилась с бутылкой белого вина, немного запотевшей, поскольку Октавия держала ее в ведерке с холодной водой.