Пандора - Энн Райс

«Маленькая красавица, маленькая муза, по матери я веду свое происхождение от кельтов. Мои предки – высокий светловолосый народ, народ Галлии. Говорят, моя мать была у них принцессой. Ты знаешь, кто такие галлы?»

Я ответила, что, конечно же, знаю, и начала пересказывать вступление из записок Юлия Цезаря о завоевании Галлии, страны кельтов:

«Вся Галлия состоит из трех частей…– Мариус был искренне потрясен. Все остальные тоже. Ободренная, я продолжала: – Кельтов отделяет от Аквитании река Гаронна, а от племени белгов – реки Марна и Сена…»

Мой отец, на этот раз несколько смутившись, поскольку его дочь купалась в лучах славы, повысил голос, чтобы уверить всех и каждого, что я радость очей его, что мне позволено делать все, что хочется, и, пожалуйста, не стоит обращать внимание…

Я же, будучи от природы нахальной и любительницей устроить неприятности, сказала:

«Передайте от меня привет великому Овидию! Потому что я тоже хочу, чтобы он вернулся домой».

И выпалила несколько пылких строк из «Науки любви»:

А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?Пусть не дается – а ты и с недающей бери.Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.

Все, кроме моего отца, расхохотались, а Мариус обезумел от восторга и захлопал в ладоши. Другого поощрения мне и не требовалось, теперь уже я помчалась на него, как медведь, продолжая распевать пламенные стихи Овидия:

Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок[2].

Отец схватил меня за предплечье и приказал:

«Все, Лидия, хватит!»

А мужчины смеялись все громче, сочувствуя ему, обнимая его, и снова смеясь.

Но я не могла не одержать последнюю победу над взрослой компанией.

«Прошу тебя, отец, – сказала я, – дозволь мне закончить мудрыми и патриотичными словами Овидия: „Я поздравляю себя с тем, что появился на свет лишь в наше время, не раньше. Эта эпоха мне по вкусу“».

Это не столько позабавило Мариуса, сколько изумило. Но отец подтянул меня к себе и очень четко произнес.

«Лидия! Сейчас Овидий такого не сказал бы, а ты, будучи такой… ученой и одновременно таким философом, не могла бы ты уверить дражайших друзей твоего отца в том, что ты прекрасно знаешь: Август по веским причинам выслал Овидия из Рима, и он никогда не сможет вернуться домой».

Другими словами, это означало: «Помолчи, достаточно об Овидии».

Но Мариус опустился передо мной на колени, стройный, красивый, с гипнотическими голубыми глазами, поцеловал мне руку и сказал:

«Я передам Овидию твой привет, маленькая Лидия. Но твой отец прав. Всем нам следует соглашаться с цензурой императора. В конце концов, мы же римляне. – А потом он повел себя весьма странно – заговорил со мной как со взрослой: – Август Цезарь, я полагаю, дал Риму намного больше, чем можно было надеяться. И он тоже поэт. Он написал поэму „Аякс“ и сам ее сжег, заявив, что она недостаточно хороша».

Лучший день в моей жизни! Я бы согласилась тотчас сбежать с Мариусом!

Но мне оставалось только танцевать вокруг него, провожая по вестибюлю до ворот. Я помахала ему рукой.

Он задержался.

«До свидания, маленькая Лидия», – чуть задержавшись, сказал он и о чем-то тихо заговорил с моим отцом.

Я услышала лишь слова отца:

«Да вы не в своем уме!»

Он повернулся спиной к Мариусу, а тот грустно мне улыбнулся и исчез.

«О чем он говорил? Что случилось? – спросила я отца. – В чем дело?»

«Послушай, Лидия, в твоих книгах тебе когда-нибудь встречалось слово „обручиться“?»

«Да, отец, конечно».

«Так вот, этим бродягам и мечтателям ничто так не нравится, как обручиться с маленькой десятилетней девочкой, потому что она еще не доросла до свадьбы и он получит несколько лет свободы от императорской цензуры. Такое случается сплошь и рядом».

«Нет, нет, отец! – возразила я. – Я его никогда не забуду».

Думаю, я забыла его на следующий же день. Целых пять лет я не видела Мариуса. Я помню это точно, потому что мне исполнилось пятнадцать, пора было выходить замуж, а мне замуж совсем не хотелось. Я год за годом выкручивалась, симулируя болезни, безумие, не поддающиеся контролю припадки. Но время мое истекало, фактически я имела право выходить замуж с двенадцати лет.

На этот раз все мы стояли у подножия Палатинского холма и наблюдали за ходом самой священной церемонии – Луперкалий – одного из многочисленных праздников, неотделимых от жизни римлян.

Луперкалий для нас имели очень большое значение, хотя их важность никоим образом не связана с христианской концепцией религии. Принимать участие в этом празднике в качестве гражданина и добродетельного римлянина считалось благочестием. Кроме того, это было очень приятно. Так что я стояла недалеко от пещеры Луперкал и с другими молодыми женщинами смотрела, как двух избранных в том году мужчин намазывают кровью, оставшейся от жертвоприношений коз, и облачают в окровавленные шкуры убитых животных. Мне было не очень хорошо видно, но я уже много раз наблюдала за церемонией, а несколько лет назад, когда праздником распоряжались мои братья, я сумела протолкнуться вперед, чтобы ничего не упустить.

В этом случае мне открывался вполне приличный обзор; каждый из двух молодых людей собрал себе компанию и принялся бегать у подножия холма. Я, как предписывалось, вышла вперед. Молодые люди легко ударяли по руке каждую молодую женщину полоской козлиной шкуры – предполагалось, что нас таким образом очищают и даруют нам плодовитость.

Я сделала шаг вперед и получила церемониальный удар, после которого отступила на шаг назад, жалея, что я не мужчина и не могу бегать вокруг холма вместе с остальными. Подобные мысли часто посещали меня в течение всей моей смертной жизни.

У меня в голове вертелись весьма скептические и саркастические мысли относительно «очищения», но в этом возрасте я уже умела прилично вести себя в обществе и ни в коем случае не подвергла бы унижению ни отца, ни братьев.

Эти полоски козлиной шкуры, как тебе известно, Дэвид, называются фебруа, и «февраль» происходит от этого слова. Ну, хватит о языке и о волшебстве, которое он невольно приносит с собой. Конечно, Луперкалии имели какое-то отношение к Ромулу и Рему; возможно, в них даже слышался отзвук человеческих жертвоприношений древности. Ведь головы молодых людей были испачканы козлиной кровью. У меня мурашки бегут по коже, так как эта же церемония у этрусков, задолго до моего рождения, могла быть куда более жестокой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});