Возвращение мессира. Книга 1-я - Владимир Лисицын

Каких людей? Здесь же никого нет, – спустившись на землю, с насмешкой сказал Голицын.

Простите, а вы – не люди? – с такой же насмешкой спросил ТОТ, в свою очередь.

Ну, насчёт меня, кстати, мы ещё поговорим.

Вы имеете в виду – ночной балкон? – расхохотался Мессир, – но я вас просто потерял из виду! Долго искал. А, найдя, подмигнул вам, на радостях! – ещё пуще расхохотался ОН, обрадовавшись своему простецкому объяснению.

Под шаляпинский хохот Мессира, они вышли к причалу и тут, Голицын увидел шикарную белую яхту с мачтами, на фоне голубого вечернего неба, и сверкающего золотом Дона. От этого вида у Голицына захватило дух.

Мессир заметил это, и, сделав широкий жест, сказал: «Прошу»! Он указал рукой на длинный белоснежный трап, ведущий на яхту, уже готовую принять своих пассажиров.

Голицын огляделся. Ни на яхте, ни вокруг – никого не было видно. Он осторожно ступил на трап, потом пошёл смелее и даже слегка покачался на его середине, и перешёл с него на лестницу яхты. То же самое проделал Мессир, и сказал:

Ну, смелее ступайте на корабль, дружище. Вам надо принять душ, после всей этой беготни и лазания по заборам. Спуститесь в трюм, слева дверь в душ, там всё приготовлено.

Да, здесь вы правы – я бы, действительно, освежился.

И Голицын спустился в душ. Душ был уютен и так же бел, как и сама яхта. Всё было очень удобно и мило. Он разделся в отдельной комнате, настроил душ, и его тело приятно защипали многочисленные струйки тёплой воды. Достаточно омочив тело, он распечатал,

лежащий на полке пакет и достал оттуда голубую мягкую губку, а из другого пакета – розовое полукруглое мыло. Оно так легко намыливалось, давало такую обильную пену и

так! благоухало, что он заинтересовался, и стал рассматривать его. На нём, красивыми буквами было выдавлено слово «EJENY»»

@ @ @

Виталий отпрянул от компьютера. Закурил «Приму». Сделал несколько глубоких затяжек. Встал, потянулся к телефону, снял трубку, послушал – гудок был нормальный. «Работает» – сказал он вслух самому себе. Положил трубку, сел на место, и продолжил чтение.

@ @ @

«Приняв душ, и одевшись, Голицын поднялся на палубу, и почувствовал себя, как вновь на свет народившийся. Побагровевший диск солнца готовый уже уйти за горизонт, возвышавшегося на холме города, светил ему прямо в глаза.

С лёгким паром, маэстро, как у вас говорят, – раздался голос Мессира.

Спасибо, – откликнулся Голицын и обернулся.

Перед ним стоял мужчина, всё в тех же зеркальных очках, но одет он был в чёрный, с позолоченной отделкой, китель, под которым была кипельно белая сорочка с чёрным галстуком, кремовые брюки, из парашютного шёлка, ниспадавшие на белые парусиновые туфли. А на голове его возвышалась фуражка флотского офицера с «крабом» и белым верхом.

Голицын испытал лёгкий шок. Сейчас они оба светились прозрачно-розовым светом и казались нереальны.

Пройдёмте на нос корабля – я представлю вам команду. Здесь большое солнце, а там есть тень. Да и уютней там у нас – по-семейному.

Они прошли вдоль правого борта к носу, и здесь Голицын увидел крупного старика в белоснежной сорочке, с короткими широкими рукавами и чёрных брюках, в сандалиях на босу ногу, без головного убора и с короткой причёской «под бокс». Он стоял под самой рулевой рубкой, как по команде «смирно».

Боцман Дуля, – указал на него Мессир, – прошу любить и жаловать. Он же – лоцман, он же – кок, он же – рулевой нашего корабля.

Штурвальный, – поправил его боцман, произнося вместо «ш» звук «щ» – «щтурвальный», и поклонился лёгким кивком головы.

Его оголённая часть рук и пальцы на них были сплошь в татуировках. А когда Голицын повнимательней глянул на его лицо, то, с изумлением, заметил, что на месте глаз у него,

из впадин глазниц, выдаются две натурально скрученные дули, где вместо подушечек больших пальцев – моргают собственно глаза. Под ними широкий утиный нос и такие же губы, практически закрывающие собой, маленький подбородок. Бровей над его глазами, толи не было, толи они были выжжены. И всё лицо было, как побито оспой и изрыто глубокими извилистыми морщинами. Ещё он, что есть силы, пытался втянуть в себя живот, но тот, всё же, был прилично выпуклым. На его левой руке полностью была видна наколка: «не забуду мать родную». А на правой: «за Родину – за Сталина». Причём, последний слог «на» переходил уже на кисть руки.

И кот, – указал Мессир на возлежащего, и жмурящегося от лучей заходящего солнца, обычного, уже знакомого, кота.

И наш капитан, – неожиданно сказал боцман хриплым, но звучным голосом, указывая глазами-дулями на Мессира.

По местам, – скомандовал капитан.

Кот моментально юркнул вдоль левого борта. Дуля же – стал за штурвал и подал команду через раздвинутые окошки рубки: «Отдать концы!»

Трап давно уж был убран. А кот лишь сбросил лапой кольцо каната с причальной тумбы – на борт, и тут заправил его, как положено. Машина беззвучно заработала, и яхта

потихоньку начала отчаливать. И в этой рабочей тишине, Голицын с улыбкой вспомнил наши перевозные катера, с мотором и капотом от трактора ГТС, под окошком

штурвального: там стоял такой грохот машины, что услышать, склонившегося к самому уху собеседника, было невозможно, а сам катер трясло так, что в ушах щекотало. Вот, на

этот городской пляж, что сейчас был от них справа по борту, и вдавался в Дон своим длиннющим причалом – на этот пляж, в те времена, и перевозил их тот самый «трактор».

А, собственно, мы – куда? – опомнился вдруг Голицын.

Ответил боцман, руливший яхту, – А вот сейчас мы обогнём Зелёный остров и подойдём к одному тихому неприметному местечку.

При упоминании Зелёного острова у Голицына защемило в груди. Он подошёл поближе к борту и увидел ту самую, утопающую в зелени, косу острова, где когда-то, пацаном, он со своими дворовыми ровесниками и своим дядькой Толей, и Лёнькой-«лысым», вот так же огибали эту косу, сидя всем гуртом в деревянной вёсельной лодке.

О чём-то вспомнили, – услышал он голос Мессира.

Да, – охотно отозвался Голицын, – именно вот здесь – напротив Порта, когда-то давно, мы с друзьями огибали Зелёный остров, чтобы из нового Дона перейти в старый Дон.

Это не просто Порт, – вмешался боцман, – это – Порт пяти морей!

Ну, да, – согласился Голицын, и продолжил, – Старшим среди нас был мой дядька Толя, который вообще был большим авторитетом в нашем дворе и умницей, как о нём отзывались, он уже тогда работал ведущим инженером ГСКБ завода «Красный Аксай» и был строг и раздражителен, не по своим ещё молодым летам.

Так вот, он меня назначил вперёд смотрящим, а они во множестве рук гребли вёслами и все сидели по ходу – спиной. А я прилёг в лодке и о чём-то задумался, глядя в бескрайнее небо. Но когда я приподнял голову и увидел прямо перед собой нос большого прогулочного катера, и заорал, что было мочи: «Аврал!», но было уже поздно. Не знаю – каким образом наша лодка осталась на плаву и не перевернулась, но меня команда лодки, во главе с моим дядькой, чуть не убила – так они орали на меня. А вот здесь… Боцман, убавьте, пожалуйста, ход, – выкрикнул он свою просьбу, чуть не залезая верхом уже на другой борт; и рулевой

исполнил его просьбу. – Вот здесь, когда мы с Витькой Сосовым, защищавшим меня от лая остальной команды, сошли с лодки и перешли в накаченную им камеру

от МАЗа,.. здесь была комедия! перемешанная с драмой. Мы взобрались на эту чёрную огромную, по тем временам, камеру, Витька всучил мне какую-то деревяшку и такую же оставил себе, этими деревяшками мы стали

грести и догребли вот до этого места – как раз напротив косы, став на глубине. Мало того: с нами на круге был огромный камень, перевязанный верёвкой. Этот камень, Витька привязал другим концом верёвки к камере и бросил его в воду, вместо якоря. Нас дёрнуло так, что мы едва усидели, уцепившись в камеру, уходящую одной стороной под воду. Но Витька, как дока в своём деле, быстро отвязал верёвку, и, держа её в руках, что надо было бы сделать с самого начала, стал попускать её, и мы выровнялись. Но это только начало. Я-то ловил на удочку. А он был без ничего. Вся его хитрая снасть находилась у него за пазухой – в рубашке, заправленной в чёрные сатиновые трусы. И теперь, он извлёк её оттуда. Это был ворох коротких капроновых поводков и такой же ворох крючков «троечка». Достав всё это и разложив у себя на коленях, он подморгнул мне правым глазом и сказал, кривя улыбку: «Сейчас вся рыба будет наша. А они пусть там дротуются» – имея в виду оставшихся в лодке. Вязал он эти крючки – часа два! Ну, шутка ли – триста крючков! Он весь измучился. Пот с него тёк градом. Солнце уже было в зените и палило нещадно. Я, за это время, на удочку, наловил целый кукан себеля, ласкиря и таранки. Наконец, он закончил свою изнурительную работу, облегчённо вздохнул и сказал, держа всю эту связку крючков над водой: «Ну, ловись рыбка большая и маленькая» – и отпустил свой двухчасовой труд. Связка плюхнулась и ушла на дно. Счастливый Витька вытащил из-за пазухи измятую пачку «Донских» сигарет, за шесть копеек, и закурил, довольный собою. Я долго смотрел, то на него, то на то место на воде, куда он опустил свою снасть, недоумевая, но и боясь спросить, чтобы не прослыть незнайкой в рыбацком деле. Но потом, всё же не выдержал и спросил: «Ну, предположим, рыба там поймается, а как ты эту снасть вытаскивать будешь?» «Кого, перемёт, что ли?» Я тогда ещё не знал такого слова и такой снасти, но уверенно подтвердил: «Да – перемёт». Повисла тревожная пауза. Витька медленно, одной головой, обвёл круг камеры и так же медленно сказал: «Я же его к борту не привязал». Я покатился со смеху! Я смеялся до икотки, верите?!