Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

Деваль не мог поверить своим ушам.

«Ты можешь поступить так же, – сказал чей-то голос в голове рулевого. – Спасай себя».

Деваль не мог поверить своим мыслям.

Он отстранился от ограждения и пошел в сторону. На лице выступили крупные капли пота, глаза стали потерянными и тусклыми, рот скосился в не заданном вопросе. Среди обломков шлюпки лежали раздавленные, сломанные тела… женские тела… У Деваля разболелась голова.

«Спасай себя».

На рулевого налетел матрос, сбил с ног, что-то промычал и побежал дальше. От матроса разило виски. Деваль и сам не отказался бы от глотка. Бесплотные голоса тоже.

Разум Деваля задремал.

Ночь выцветала в грязно-серый оттенок. По поверхности свинцового зеркала бежали гребни, над которыми плыли матовые испарения. В утреннем гомоне океана не было иных звуков, кроме крика, треска и шипения.

А потом он увидел лежащего на трапе мальчика. Ребенку было лет десять-тринадцать, понять трудно – страшная рана пересекала лицо, трещина, бездна, а не рана. Вокруг головы росла черная лужа.

«Кто-то ударил его топором», – подумал Деваль.

И проснулся.

БРАЙС

Брайс медленно прохаживался вдоль борта. Американца обуревали мрачные мысли.

«Возьмет ли Лизи деньги? – размышлял он. – Смогу ли я купить ее молчание? Почему расставание с женщиной может обернуться проклятием? Почему она плывет на лайнере, с кем?.. Я растоптал ее счастье, отказался от ребенка, но ведь она сама боялась забеременеть! Говорила об этом!»

Лизи стояла перед внутренним взором: ее прекрасное лицо, совершенная фигура, синие глубокие глаза. Она была из тех девушек, которые способны разжечь в мужчине страсть, даже облачившись в сшитое из парусины платье. Она была остроумна, легка, элегантна в своей бедности, но ненависть превратила ее в угрозу, прекрасную, но угрозу.

«Любил ли я ее?» – спросил себя Брайс.

Он замер у ограждения, глядя в стену тумана. Последняя мысль принесла холод и печаль.

Часы показывали начало третьего. На прогулочной палубе изредка появлялся заспанный стюард. Ночь не пугала Брайса, его пугала Лизи.

«Это все немилосердные шутки Всевышнего. Зачем он столкнул меня с Лизи? Такова его кара? Но в мире столько действительно ужасных людей, даже здесь, на этом корабле… А я… я просто не умею любить…»

Он некрасиво засмеялся, но тут же смолк, схватившись за грудь. Нет, ее сдавливала не тошнота (морская болезнь словно давала ему передышку, чтобы он мог прочувствовать другую боль), а… прошлое?

– Да что со мной? – пробормотал Брайс. – Боюсь какой-то девки… Даже если она заговорит… если… Патрисия поймет…

«Не поймет. И ее папаша тоже».

– Дождался?

Брайс дернулся. Обернулся.

Лизи ядовито улыбнулась, довольная произведенным эффектом.

– И много денег уместилось в карманы твоего дорогого пиджака?

– Я принес все, что было… Послушай, Лизи, я дам их тебе не за молчание, не поэтому… я думал… да, я поступил плохо… я испугался… я хочу сделать хоть что-то теперь, чтобы твоя жизнь…

– Не верю, – прервала его девушка.

– Но это правда! Правда! – почти со слезами твердил Брайс. – Правда!

– Не хочешь поделиться этой правдой со своей женой? Как ты ускользнул из своей роскошной каюты? Что ты ей наплел?

– Она спала, мне не пришлось… – раздавленно сказал американец.

– А вот это похоже на правду. На правду труса. И знаешь что, Джон, я долго думала вчера. Думала, как мне с тобой поступить.

– И? – прошептал Брайс.

– Мне не нужны твои деньги.

Американец открыл рот и, не найдя слов, закрыл, открыл и снова закрыл. А потом опустил голову, повернулся к океану и облокотился на ограждение. Лизи встала рядом.

– Мне жаль, – сказал он.

– Это я уже слышала. Ты превратился в скучного мужчину, Джон.

– Да, да, ты права…

– А! Теперь ты станешь во всем со мной соглашаться?

– Ты видишь? – спросил Брайс.

– Что?

– Огни, там в воде… Они такие же красивые, как и твои глаза.

Девушка рассмеялась.

– Ох, избавь меня от этого!

– Они красивые, – повторил Брайс.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лизи взглянула на него с презрением, но тоже легла на борт и посмотрела вниз.

– Я ничего не вижу…

Мужчина резко присел, схватил ее за ноги и рванул вверх, толкая через поручни. Лизи вскрикнула, перевернулась и упала за борт. Всплеска он не услышал.

Брайс завертел головой, ожидая увидеть стюарда. Палуба была пуста. Нет… кто-то копошился у лестницы, серая тень… Вот она заскользила к носу судна, подпрыгнула и стала карабкаться по тонким ступенькам между вантинами, которые раскрепляли фор-мачту.

Лайнер издал пронзительный гудок.

Брайс моргнул.

Тень исчезла. Никто не взбирался по растянутым в ночи пеньковым тросам.

«Она угрожала мне… хотела погубить меня», – подумал американец.

Когда он доставал сигару, его руки дрожали. Это была дрожь облегчения, блаженной слабости.

Брайс отгрыз кончик сигары.

«Прошлое должно оставаться прошлым».

Колесико бензиновой зажигалки выбило из кремня трескучую искру, и мужчина глубоко затянулся, раз, другой.

Близилось утро. Сон не шел. Брайса устраивало и то и другое.

Он лежал на верхней койке в каюте первого класса и думал о своем освобождении. Теперь ему не угрожала не только Лизи, но и морская болезнь – Брайс чувствовал, что недуг отступил. Навсегда. Почему? Потому что он изменился. Сделал все для своей семьи и для себя и стал другим.

Стал сильнее.

«Бедная глупая Лизи, неужели ты думала, что сможешь играть со мной, угрожать мне? Месть – это удел сильных».

Раздался стук. Брайс поднялся на локтях и с недовольством посмотрел на дверь. Снизу шелестело дыхание Патрисии.

В дверь снова постучали.

Не страшась разбудить супругу, он спрыгнул на ковер и включил свет. Электрические лампы прогнали темноту, но не ночного гостя – тук, тук, тук. Брайс потряс кулаками. Сейчас, сейчас он откроет замок, схватит наглеца за грудки и хорошенько проучит. Так поступают победители.

Он подскочил к ручке, и в этот момент вспомнил юркую тень на палубе. Брайс похолодел. Вся решимость куда-то исчезла.

«Кого принесло в столь поздний час?»

– Кто там?

В ответ дверь заходила ходуном, со стороны коридора донесся пугающий своей странностью звук – словно кто-то втягивал в легкие воздух. Дюжина ртов. Брайса сковал невыразимый страх.

В створку ударили.

Американец попятился назад и покосился на жену. Патрисия лежала лицом к переборке и по-прежнему пребывала в спасительной власти сна. Новые и новые удары, способные в любой момент расколоть доски, будто звучали лишь в воображении Брайса. «Почему она не просыпается?» Жену не беспокоил ни звук, ни свет. Она даже не пошевелилась.

Дверь сотрясалась от страшных толчков.

– Что вам нужно?! – истерично заорал Брайс, не зная, чего хочет больше, разбудить супругу или прогнать того, кто раз за разом набрасывался на дверь, отступал и снова набрасывался.

«Кто это? Что это?.. Тень?»

Он почувствовал внезапную злость на Патрисию. Надвинулся на койку и грубо перевернул жену на спину.

– Проснись! Слышишь, проснись!

Патрисия не дышала. Ее лицо было белым и застывшим, уже не способным на мимические превращения. Брайс – слабый, напуганный, измотанный ударами в дверь – протянул руку, но тут верхняя губа Патрисии приподнялась, и из-под нее показалось что-то студенистое и извивающееся.

Крошечное щупальце.

С криком ужаса Брайс отскочил назад и ударился о привинченный к полу шкаф.

Дверь не выдержала. С треском разлетелись доски, и в две большие вертикальные дыры проникли огромные щупальца с алыми присосками. Бледные отростки тянулись к Брайсу, присоски сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Петли лопнули, в каюту ввалилась бесформенная туша.