Бремя секретов - Аки Шимазаки

— Это мать Кирисуто. Ее зовут Мария.

— Кто такой Кирисуто? — спрашиваю я снова.

— Сын Ками-сама, — отвечает человек с бородой.

Я не понимаю:

— Разве у Ками-сама был ребенок? Его отец — Ками-сама? Странно!

— Это не странно, Юкио, — одергивает меня мама.

Человек с бородой улыбается:

— Ты совершенно прав.

Мы подходим к окну и смотрим на детей в саду. Их пятеро или шестеро. Они играют в прятки. Неподалеку женщина в кимоно набирает воду из колодца: она стирает белье. Сад окружен живой изгородью, которая выше той женщины. Я встаю на цыпочки. Человек с бородой хватает меня под мышки и поднимает над подоконником — теперь поверх изгороди я вижу соседний дом. На веранде сидит мужчина и курит трубку.

— Как высоко! — кричу я, тянусь рукой к потолку и касаюсь его. Шинпу-сама берет меня на руки и гладит по голове.

— Нравится? — спрашивает он.

— Да! Я хочу стать таким же большим, как вы.

Он улыбается:

— Ты станешь большим, когда будешь взрослым.

Перебирая пальцами его черную бороду, я говорю:

— Я не хочу становиться взрослым, я хочу только вырасти большим.

— Зачем? — удивляется он.

— Чтобы быть сильным. Чтобы давать сдачи мальчишкам, которые кидаются в меня камнями, и защищать маму от злых соседей.

Он посмотрел на меня. В его глазах я заметил слезы. Он крепко прижал меня к себе, а потом опустил на землю.

— Хочешь поиграть в саду?

— Да!

Открыв дверь, расположенную рядом с окном, он окликнул женщину, которая стирала белье.

— Вот мальчик, о котором я говорил вчера. Его зовут Юкио.

Женщина в кимоно идет к нам, вытирая руки о длинный фартук.

— А, так это ты, Юкио! — улыбается она. — Мы тебя ждали. Пойдем.

Отыскав в передней свои башмаки, я спускаюсь в сад. Женщина берет меня за руку. Оборачиваюсь и смотрю на маму: она едва заметно улыбается мне.

* * *

В том доме, кроме моей мамы, есть еще две женщины: одна готовит еду, другая следит за детьми. Мама помогает им, особенно пожилой женщине, которая работает на кухне. Утром и вечером взрослые моют посуду и убираются. Если нужно что-нибудь починить, в церковь приходит мастер. Он также приносит бесплатные лекарства. Но он тут не работает. Говорят, это друг Шинпу-сама.

Оказывается, Шинпу-сама приехал из другой, далекой страны.

Маму здесь называют онэсан. Для всех мы брат и сестра. Я даже не говорю ей «мама», в церкви этого слова не существует. Но я не могу звать ее онэсан. Поэтому я не разговариваю с мамой, пока она работает.

Я играю, ем, отдыхаю после обеда с моими ровесниками или детьми помладше. Прежде чем сесть за обеденный стол, все молятся и поют. Я не понимаю слов, но стараюсь повторять за остальными. После ужина все начинают готовиться ко сну. Мы с мамой уходим, не прощаясь.

Так проходит несколько недель. Теперь я умею произносить «Шинпу-сама». Мне нравится в церкви. Никто из детей не обижает меня. Взрослые очень внимательны к нам с мамой.

Если стоит хорошая погода, то сразу после ужина мы идем в парк, который рядом с нашим домом. Если она со своим отцом уже там, мама оставляет меня с ними и возвращается домой или уходит за покупками. Мы с ней играем до тех пор, пока мама не забирает меня. Наверное, ее отец дружит с мамой. Я зову его Одзисан. Иногда он навешает нас. Я не знаю, где она живет, потому что мы с мамой никогда не были у них дома.

Однажды мама заставила меня пообещать, что я никому не расскажу ни о ней, ни об Одзисане, ни особенно о том, что он приходит к нам. Мама не объяснила — почему.

Он приходит к нам только ночью и уже без нее. Приносит мне игрушки и книжки с картинками. Мы ужинаем, потом он играет со мной. Когда я ложусь спать, он еще у нас. Засыпая, я слышу их с мамой голоса. Но он никогда у нас не ночует.

Мама часто грустит. И это из-за него, Одзисана. Иногда он обещает прийти вечером, но не приходит. А мы с мамой ждем его к ужину. Если ждем очень долго, я начинаю засыпать, сидя за книжкой с картинками.

Я знаю: мама любит его. Знаю, что он внимателен ко мне. Но мне не нравится, когда мама грустит из-за него.

Моемся мы вместе с мамой. Она трет меня мягкой губкой — пока не в офуро. Потом мы вместе окунаемся в горячую воду. Мама держит меня на коленях и говорит, поглаживая мне спину: «Сынок, ты — самое дорогое, что есть у меня в целом мире».

Спим мы тоже вместе: у нас только один футон. Я просовываю руку под мамино кимоно, касаюсь ее мягких, теплых грудей и начинаю сосать одну, придерживая ладонью другую. У нее уже нет молока, но мне все равно хорошо. Я засыпаю, а мама тихонько напевает какую-то мелодию. Мотив всегда один и тот же, а слов нет.

У меня нет папы. Он исчез еще до того, как я родился, — говорит мама.

Однажды мальчик постарше меня сказал в туалете:

— Ты в нашем доме чужой. У тебя есть мама.

И толкнул меня в плечо. Я упал на землю и молча поднялся. Он сказал:

— Ну и слабак!

Потом он ушел. Он отбирает у меня сладкое, когда за нами не следят, и часто прячет мои ботинки. Я ищу ботинки повсюду и наконец нахожу их в мусорном баке, за деревом или под перевернутым ведром. Думаю, именно он все время их прячет. Маме я ничего не рассказываю. Если я расскажу, она начнет плакать — вместо того, чтобы сердиться.

Теперь мне не хочется ходить в церковь.

* * *

В парке мы одни: она и я. Ее отец пошел в магазин купить нам конфет. Мы играем, выкладывая на земле камешки. Строим себе дом.

Она говорит:

— Мой папа просто замечательный. Он играет на скрипке и на пианино.

— Скрипка? Пианино? Что это? — спрашиваю я.

И она отвечает:

— Это музыкальные инструменты. Папа знает английский, французский и немецкий. Он правда замечательный, да?

Я молчу, потому что не понимаю значения всех этих слов. Мы приносим еще камешков.

— Я очень люблю папу. Он такой добрый, — говорит она.

— А я люблю свою маму, — говорю я. — Она тоже добрая.

Она продолжает:

— Когда я вырасту, то выйду замуж за папу.

— Выйдешь замуж? Как это?

— Разве ты не знаешь? Это когда мужчина и женщина живут вместе до конца жизни и воспитывают детей. Мужчина работает и зарабатывает деньги, а женщина сидит дома с детьми. Но сначала нужно справить свадьбу.

Теперь я понимаю.

— Раз так, мне бы хотелось жениться на маме и остаться с ней до конца жизни.

— Да, отличная мысль, — говорит она.

— Ведь у меня нет папы, — объясняю я. — А вот у тебя мама есть.

— Ах, и правда! Я совсем забыла о маме. Они с папой женаты. Что же мне теперь делать?

На следующий день мы снова играем в парке. Ее отец сидит на скамейке с книгой в руках. Она говорит мне на ухо:

— Папа сказал, что родители не могут жениться на своих детях. Чтобы жениться, нужно стать взрослым и встретить человека из другой семьи.

Я спрашиваю:

— Значит, я не могу жениться на маме?

— Нет, — отвечает она.

— Жалко.

Она тоже погрустнела:

— Да, действительно жаль.

Сегодня она принесла ракушки, которые называются хамагури, и разложила их на земле в два ряда. Ракушки крупные, и у всех створки отделены друг от друга. Я беру одну: она больше, чем моя ладонь. Мы считаем ракушки. Одна, две, три, четыре… Я умею считать только до десяти. После десяти я замолкаю. А она продолжает и, коснувшись последней, объявляет:

— Двадцать! Всего двадцать. Будем играть в каиавасе.

Я повторяю слово, услышанное впервые:

— Каиавасе?

— Да. Правила очень простые: нужно найти две створки, которые раньше были вместе.

— Но ведь по размеру и по цвету они все одинаковые, — говорю я.

— Нет. Приглядись получше.

Она берет две створки и прикладывает их друг к другу. Потом показывает мне, как они соединились, и объясняет:

— Эти две половинки разной величины, видишь?

Рассмотрев их вблизи, я отвечаю:

— Ты права.

— Значит, нужно отыскать пару. Это непросто.

Я тоже беру две створки и пытаюсь соединить их, но они от разных раковин. Я кладу их на землю. Она продолжает искать пару для своей створки. Потом снова моя очередь. Так мы играем до тех пор, пока не получается десять целых ракушек.

Сегодня она нашла семь парных створок, а я только три. «У хамагури только две половинки подходят друг к другу», — сказала она.

* * *

Как-то раз Шинпу-сама окликнул маму из окна церкви. Мама подметала дорожки в саду, а я играл с приятелями. Позади Шинпу-самы стоял человек, который приносил в церковь лекарства. Отложив метлу в сторону, мама прошла через ту дверь, что была рядом с окном. Я подбежал к открытому окну.