Кидалы в лампасах - Сергей Донской

– Ужас как. Уши в трубочки свернулись от твоего мата.

– Значит, удирал, а не догонял, – заключил Хват, садясь на разворошенной постели. Подушка валялась на полу, влажные от пота простыни были не просто скомканы, а свиты в жгуты, как будто их выкручивать пытались. Или мастерили из них веревки для побега. Куда? Откуда? Хват находился дома, а не в тюрьме. Почему же так тошно ему было в последнее время, почему так муторно?

Он огляделся. Ничего не изменилось здесь ни за эту ночь, ни за тысячи точно таких же. Висела фотография улыбающихся родителей на стене. Пылилась всякая рухлядь, сваленная на шкаф. Это была домашняя, давно обжитая клетка, но все равно клетка. Ее теснота и убожество особенно ясно ощущались после снов о далекой вольной жизни.

– Ты знаешь, как пахнут джунгли после дождя? – спросил Хват.

– Откуда мне знать? – удивилась Катя.

– Я тоже не знаю, – соврал он. – А жаль. Наверняка запах в джунглях совсем не такой, как здесь. Особенный.

Он вдохнул ноздрями московский воздух, прогорклый от бензиновой гари. В распахнутое настежь окно тянуло не прохладой, а жаром уже порядком раскалившихся улиц. Поздно же он проснулся. Что, впрочем, совсем неудивительно, учитывая вчерашний дым коромыслом.

– У тебя здесь не хуже, чем в джунглях, – заметила Катя, мрачно разглядывая устроенный в комнате раскардаш.

– Уберу, – великодушно пообещал он. – Вечерком.

– Не вечерком, а утром. Причем сегодняшним, а не завтрашним. Не после дождичка в четверг, который является твоим любимым днем недели.

– Мой любимый день недели – воскресенье. Законный выходной, к твоему сведению. Имею я право отдохнуть?

– Нет, Мишенька, хорошего понемножку, – ответила Катя голосом учительницы, который подходил ей лучше любых других голосов. – Хватит здоровье гробить.

Она стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, ждала, что брат скажет на ее слова.

Что он посмеет возразить.

Хват прекрасно понял, о чем речь, но изобразил на небритом лице полнейшее непонимание, самое тупое, на которое он только был способен.

– Вы о чем, сеньорита?

– О том, что твой загул закончен. Двухдневная пьянка каждый квартал – это еще терпимо, хотя лично мне такой график кажется чересчур интенсивным. – Катя прошлась по комнате, футбольнув мимоходом пустую водочную бутылку. – Но если ты намереваешься продолжать в том же духе, Михаил, то на мою помощь в дальнейшем можешь не рассчитывать. Сам стирай, сам убирай, сам готовь…

– Подобная жестокость граничит с садизмом, сеньорита, – возмутился Хват, натягивая штаны. – Ведь вам отлично известно, что ваш старший брат не приспособлен к функционированию в автономном режиме.

– К чему он только приспособлен, хотелось бы мне знать? – Катя скептически прищурилась.

– Ну, есть много разных важных дел. Вот, к примеру, пивком бы не мешало угоститься, дабы утро не казалось столь муторным.

– Мы. С тобой. Договаривались, – отчеканила Катя. – Два дня. Каждые. Три месяца. Не чаще.

– Ты прямо как робот изъясняешься, – пожаловался Хват. – Даже интонации какие-то чужие. Нечеловеческие.

– На себя погляди, Терминатор. Не стыдно?

– Жу-жу-жу. Механическая пила.

– Алкоголик!

– Зануда!

– Жалкий, ничтожный слизняк, напрочь лишенный воли, чести и достоинства!

– Тоже мне, Хакамада какая целеустремленная выискалась!

– А ты… а ты…

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно прыснули. Точь-в-точь, как в детстве, когда оба были шаловливыми ребятишками, готовыми то сутки напролет проводить вместе, то ругаться и спорить до хрипоты. Теперь Кате было под тридцать, а Михаилу – давно за, так что они давно вышли из безмятежного детского возраста. Деревья не казались им большими, старики – такими уж мудрыми, а собственная жизнь – наполненной неповторимым смыслом. Это в детстве мы задыхаемся от восторга, пытаясь осознать себя и свое место в непостижимом мироздании. С годами воображение притупляется настолько, что можно часами пялиться в потолок, не видя там ничего, кроме побелки или обоев. В десятилетнем возрасте ты думаешь о вечности и бесконечности, а ближе к сорока – о том, что пора браться за ремонт…

Или о том, как бы отвертеться от этого самого ремонта, если ты настоящий мужик.

Михаил Хват был мужчиной в полном смысле этого слова. Именно поэтому он кашлянул и заметил как бы между прочим, как бы мимоходом:

– Пиво в воскресный день еще никому не причинило вреда, к такому выводу давно пришли лучшие умы человечества.

– Пусть лучшие умы человечества приводят себя в порядок и берутся за обои, – откликнулась бессердечная Катерина. – Они, эти лучшие умы, возможно, и заслужат некоторого поощрения, но не раньше, чем стены в их комнате приобретут благопристойный вид.

– А без всех этих розочек и финтифлюшек обойтись нельзя?

– Я выбрала строгий рисунок, классический. Кстати, тебе обои понравились, ты их одобрил.

– Что-то не припоминаю такого, – напрягся Хват.

– Разумеется, – кивнула Катя. – Дело происходило вчера вечером.

Он смущенно кашлянул и, отведя взгляд, буркнул:

– Ладно, схожу за клеем и сразу возьмусь за дело.

– Никуда ходить не надо, клей тебя с пятницы дожидается, – отрезала сестра. – Завтрак на столе. Считай его авансом за работу, лодырь.

– Это мы еще проверим, съедобен ли он, твой аванс, – проворчал Хват, направляясь в ванную. – Задобрить меня какой-нибудь банальной яичницей еще никому не удавалось, учти. И уж тем более – подгоревшей картошкой.

– Наглец! У меня сроду ничего не подгорало! А на завтрак, между прочим, твои любимые пирожки с капустой.

Прежде чем выйти из комнаты, Хват обернулся и произнес:

– Пирожки, это, конечно, замечательно, но путь к сердцу мужчины лежит не просто через желудок, Екатерина. Думать так – значит сводить мою тонкую внутреннюю организацию к заурядному процессу пищеварения.

– Разве? – спросила озадаченная Катя. – А через что же тогда лежит путь к твоему сердцу?

– Через полный желудок, – ответил Хват и скрылся в ванной комнате.

* * *

Между словами «хочется» и «надо» пролегает целая пропасть. Ее приходится преодолевать ежедневно, иногда неоднократно. Часто даже не замечая этого. Буднично так, без всякой патетики.

К примеру, ты цедишь кефир, хотя с гораздо большим удовольствием опрокинул бы пару кружек пива. Зубоскалишь, когда тебе хочется просто лечь, уткнувшись носом в стенку, и, может быть, даже умереть. Или ты наминаешь, нахваливая, пирожки с капустой, которые ты на самом деле терпеть не можешь.

Их любил твой отец, верно. Сестренка печет их как бы в память о нем, а разве хочется тебе хоть чем-то омрачить эту светлую память? Нет? Тогда наворачивай эти чертовы пирожки и не забывай мечтательно глаза закатывать, будто ты в жизни ничего вкуснее не пробовал.

Ты не просто старший брат. Ты отец и мать, которых нет у Катерины. У тебя их тоже нет, но ты старше, ты сильнее, поэтому раскисать тебе нельзя, ни под каким видом. Это твоя главная пропасть. Тебе над ней идти до самого конца. Балансируя и кривляясь.

– Нравится? – ласково спросила Катя, подперев щеку совершенно материнским жестом.

– М-м! – простонал Хват с вожделением. – Нет слов, сеньорита.

Женщины любят, когда их хвалят. У них от этого поднимается настроение. Даже у тех, которые не блещут красотой и ужасно одиноки. Даже у тех, которые дважды пытались покончить жизнь самоубийством. Не стоит вспоминать об их суицидальных наклонностях ни под каким видом. Лучше сконцентрировать внимание на их кулинарных способностях.

– Фантастика, – промямлил Хват, с натугой глотая очередной ком теста. – Так бы ел и ел, не вставая из-за стола.

– Я думаю! Вон ведь как отощал, – вздохнула сестра. – За последние два дня ни разу не покушал по-человечески. Разве так можно?

Запросто. Если после срочной службы в десантных войсках ты окончил курсы младших лейтенантов и попал на факультет спецназа ГРУ, то без проблем.

Обучение проходило на базе Рязанского воздушно-десантного командного училища, а вот самого спецназовского факультета как бы не существовало в природе. Подобные учебки были столь засекречены, что об их существовании не знал даже министр обороны. Тамошняя система подготовки в корне отличалась от армейской. Главное, чему там учили – выживать, выживать любой ценой, всем смертям назло, а смертей витало над головами новичков видимо-невидимо, инструкторы об этом заботились, честь им и хвала.

Два дня без супа – это, понятное дело, никуда не годится. А десять суток без маковой росинки во рту, это как? С ежедневными марш-бросками по 50 километров, почти без сна, с привалами посреди чуть прихваченных морозцем топей. А в конце последнего броска, после которого все как один участники забега блевали кровью, им устроили еще одно испытание, решающее. Молодым лейтенантам, приплевшимся в часть, показали выводок щенков гарнизонной овчарки Маты Хари, запертых в отдельном вольере, и сказали, что это их сегодняшний ужин. Не мерзкие крысы, не отвратительные многоножки, даже не усатые рыжие тараканы, к которым начинающие спецназовцы уже даже как-то привыкли. Забавные мохнатые цуцики, похожие на медвежат. Любимчики гарнизона. Пять щенков на восьмерых парней, полумертвых от истощения. Никто из них не отказался от предложенного угощения, никто. Несмотря на то что щенков предстояло сожрать сырыми, а умертвлять их пришлось голыми руками…