Выбор оружия (окончание) - Фридрих Незнанский

— И нашли клад?

— А как же! Поднос от старинного самовара, еще в прошлом веке отлит. И две ложки серебряные. Из них, правда, не похлебаешь: все в дырьях. Вот и весь клад.

— А бумаг каких-нибудь не попадалось?

— Какие там бумаги! Если и были, давно сшили — дому-то больше ста лет.

Турецкий показал им фоторобот отставного полковника КГБ Бориса Степановича Мостового.

— Не это ли ваш хозяин?

Вся троица согласно кивала.

— Ну! Он. Борис Степанович. Знакомый ваш, что ль?

— Некоторым образом, — уклонился от прямого ответа Турецкий.

— Так вы скажите ему, если увидите, что нам не с руки тут без дела загорать. Хочет строиться — пусть материал везет, а нет — мы другую работу найдем.

— Обязательно скажу, если встречу, — пообещал Турецкий. — Когда, вы сказали, он в Москву уехал?

— Три дня назад. На «Ниве». У него красная «Нива» с московскими номерами.

Делать тут больше было нечего. Когда вернулись к машинам, Турецкий уточнил у капитана Воронина:

— Когда был налет на квартиру старшей дочери Гармаша?

— Вчера днем. Примерно между тринадцатью и пятнадцатью. Самое удобное время. Дом новый, никто никого еще не знает. И народ в основном на работе.

Турецкий обернулся к Денису:

— Понял, что это значит?

— Чего же тут непонятного? Дом разобрали, даже весь огород перепахали, ничего не нашли. На всякий случай решили еще раз проверить квартиру... Как зовут старшую дочь Гармаша?

— Евдокия Тимофеевна, — сказал капитан Воронин. — Завхозом работает в детском саду.

— Главное для нас — что ничего не нашли, — подвел итог Турецкий. — Что ж, последняя надежда на Евдокию Тимофеевну.

— Не скажет она ничего, — сказал капитан Воронин. — Женщина суровая. С нашим следователем сначала вообще не хотела ни о чем разговаривать. Я имею в виду — с нашим Львом Толстым.

— Но, может быть, он просто подавил ее своим величием? — предположил Турецкий.

Воронин усмехнулся:

— Да, это он умеет. А между прочим, в некоторых случаях это величие очень способствует. Когда попадается тертый блатняра, мы нашего Льва Толстого на него для начала напускаем. Через час тот начинает визжать: уберите от меня эту зануду, он все жилы из меня вытянул, не буду с ним говорить, давайте другого следователя. Ну даем. И раскалывается. Так что для дела все качества человека могут быть полезными. Только нужно правильно их употребить. Поехали, — перешел к делу Воронин. — Она сейчас должна быть в детском саду — как раз детишек родители забирают...

Детский сад «Зайчик» располагался на высоком всхолмье неподалеку от Тверцы. Двор был просторный, зеленый, с редкими высокими соснами. На воротах старательной, но безвкусной рукой был изображен именно зайчик, но почему-то зеленого цвета, забор тщательно выкрашен тоже зеленой краской. Так же старательно были покрашены деревянные строения детского сада: беседки, качели и карусели на игровой площадке. Хозяйство было явно не из богатых, но порядок в нем поддерживался неукоснительно, и это создавало ощущение доброжелательности и уюта.

По дорожкам к выходу тянулась малышня в сопровождении бабушек, молодых мам и редко — молодых папаш. Ни одной легковушки не ждало у ворот — то ли детсад был близко от домов, а скорее, народ в Заречье был не из тех, у кого в гаражах томятся «Жигули» или «Москвичи».

Несколько молодых нянечек выводили малышей на крыльцо, передавали в руки родителям, а у калитки их провожала высокая, с широкими плечами седовласая женщина в синем халате, утешала тех, кто впадал в рев, не желая расставаться с веселой детсадовской компанией, остальным с улыбкой махала рукой.

— Здравствуйте, Евдокия Тимофеевна, — поздоровался капитан Воронин и, не дав ей времени хоть что-нибудь ответить, заверил: — Мы на минутку. Занимайтесь детьми, мы посидим пока в беседке, покурим.

— Ну проходите, — согласилась она. — Только чинарики не разбрасывайте — у нас тут не пивная.

— Не будем, не будем, — пообещал Воронин.

Минут через двадцать Евдокия Тимофеевна подошла к беседке, в которой курили Воронин, Турецкий и Денис, тщательно стряхивая пепел в бумажный кулек, без всякого дружелюбия поинтересовалась:

— Опять по мою душу, Сергей Николаевич? Чего еще надо-то? Что знала, про то все рассказала. Или еще что стряслось?

— Нет, больше ничего, слава Богу, — успокоил ее капитан Воронин. — Просто вот товарищи из Москвы приехали, хотят с вами пару минут поговорить.

— Посидите с нами немного, Евдокия Тимофеевна, — попросил Турецкий.

Поколебавшись, она присела на краешек скамейки.

— Примите мои самые глубокие соболезнования, — продолжал Турецкий. — Мне не посчастливилось лично быть знакомым с Тимофеем Евсеевичем, но я недавно был в Норильске, и все о нем там вспоминают с огромным уважением и благодарностью за то, что он сделал для города.

— Да чего такого он сделал-то?

— Как — что? Музей истории Норильска.

— Да кому он нужен!

— Вы не правы. Он всем нужен. Не только ученым или журналистам. Всему городу. Да и не только Норильску. Пока существует этот музей — жива человеческая память о прошлом. И прошлое, возможно, не повторится. Скажите, а почему он заинтересовался историей города?

— Младший брат у него в тех лагерях сгинул. Был ранен в войну, попал в плен, а после плена отправили в Норильлаг. Папа и начал искать его.

— Нашел?

— Нет, затерялись документы. Но с тех пор он втянулся во все эти дела. Семнадцать лет, сколько мы там жили, только музеем и занимался. Музей-то не растащили?

— Что вы! Там сейчас образцовый порядок. Два огромных зала в Доме техники, в штат выделили трех научных сотрудников.

— Сподобились! А когда он был, так один спину гнул — с утра до поздней ночи. Вы с кем о папе в Норильске говорили-то?

— С разными людьми. С Верой Федоровной — она сейчас заведует музеем. С Владимиром Семеновичем Смирновым, бывшим начальником норильской экспедиции.

— Как он поживает? По-прежнему на лыжах каждый день бегает?

— Владимир Семенович? — удивился Турецкий. — К сожалению, нет. Он очень тяжело болен. Рак поджелудочной железы. И сам он об этом знает. Но держится хорошо, очень мужественный человек.

— А родинка на левой щеке у него есть?

— Родинка? — переспросил Турецкий. — Не помню. Нет никакой родинки, я бы запомнил, у меня хорошая память на лица.

— Выходит, вы и в самом деле Владимира Семеновича знали, — неожиданно для Турецкого заключила Евдокия Тимофеевна.

— Разумеется, знал. Правда, всего один раз встречался, но разговаривали долго... А что?

— Да так... были тут одни. Уверяли, что чуть ли не друзья со Смирновым. И что каждый день на лыжах катается. И про родинку сразу вспомнили, хотя у него отродясь никакой родинки не было.

— Это были те двое, что приезжали к Тимофею Евсеевичу за два дня до его гибели?

Турецкий достал из папки снимок бывшего капитана спецназа Скворцова — подручного Корейца — по кличке Диспетчер и фоторобот его напарника Мостового.

— Это они?

Евдокия Тимофеевна кивнула:

— Да. Я их хорошо рассмотрела. Кто они?

— Один из них, возможно, убийца Тимофея Евсеевича. Скорее всего, этот вот, пожилой.

— А вы кто?

— Товарищи из Генеральной прокуратуры России, — представил гостей капитан Воронин. — Александр Борисович — старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре.

— Вон оно как. За что же папе честь такая? Старший следователь при генеральном прокуроре! Жил человек — никому до него дела не было. А помер — так сразу следователь по особо важным делам!

— Убийство любого человека — для нас особо важное дело, — сказал Турецкий. — А смерть Тимофея Евсеевича я воспринимаю и как свое личное дело. У нас существует закон об охране членов Конституционного суда, многих других должностных лиц. Будь моя воля, я принял бы закон об особой защите архивариусов. Потому что, как правильно сказал Владимир Семенович Смирнов, историю делают архивариусы.

— Это как понять? — поинтересовался капитан Воронин.

Турецкий повторил то, что в Норильске ему говорил Смирнов:

— Великие мира сего совершают подвиги или преступления, но память о них хранят архивы. Если бы этого не было, человечество находилось бы еще где-то в пещерном периоде.

— Никогда об этом не думал, — сказал Воронин.

— О чем эти двое разговаривали с Тимофеем Евсеевичем? — обратился Турецкий к Евдокии Тимофеевне.

— Да я почти ничего и не слышала — пол мыла, готовкой занималась.

— Если не хотите говорить — не надо. Только про то, что вы ничего не слышали, — тоже не надо. Окна были открыты, а скамейка под яблоней — она ведь близко от окон стояла.

— Ну слышала, конечно, кое-что, — сказала Евдокия Тимофеевна. — Молодой в основном молчал. Старший говорил. Сначала заливал, какие они большие друзья со Смирновым, как вместе на лыжах по тундре катались... А папа-то знал, что Владимир Семенович давно болен и из дома не выходит. Потом про родинку папа специально спросил...