Скинхед - Рена Юзбаши

Ну откуда Учитель обо всем знает? Он же и в самом деле выбрал самое удобное — мамке не нужно отпрашиваться с работы. Не как в школе — обязательно съязвят: «Все работают. Может и отпроситься». А пахать ради меня, кто будет? Это наши грымзы так радеют за меня, за единственного…

— Учитель, спасибо вам большое, — я повернулся, чтобы выскочить на радостях из кабинета.

— Артем, а ты машину водить умеешь? — вопрос застал меня в дверях.

— Нет, не умею.

Я могу точно подсчитать, сколько раз я, вообще, катался на машине, не то, чтобы сидел за рулем.

— Давай-ка мы с тобой сегодня после тренировки съездим на автодром и посмотрим, выйдет ли из тебя водитель. Что ты на это скажешь? — У меня язык отнялся от счастья. Только и могу, что часто-часто киваю головой.

После тренировки, наспех одевшись, мчусь в глубину двора к машине Учителя. Но вот, наконец, показался и он.

— Ну что, поехали?

Не дождавшись ответа, Учитель ласково провел рукой по бамперу.

— Она у меня там целый месяц на ремонте простояла. Думал, ничего не получится, до того мне ее раскурочили — опять же — черномазые, больше некому, — и он качает укоризненно головой.

Я останавливаюсь перед машиной и украдкой дергаю ручку. Черт, по-моему, я что-то не так делаю. Учитель, заметив мою растерянность, обходит машину и открывает мне дверь как какой-то важной персоне. И вот мы на автодроме. Без лишних слов Учитель сажает меня на водительское место, и показывает, как трогать машину с места. Оказывается, это вовсе не сложно. Я едва не кричу от восторга, когда машина плавно поддается вперед. «Семерка» меня слушалась — я захотел, и она поехала. В конце занятия без труда даже торможу и пытаюсь припарковаться. Правда, парковка у меня не очень получилась, но это же только начало. Учитель явно доволен.

— Молодец, все схватываешь на лету, — он, помолчав, добавил: — Ты параллельно еще правила дорожного движения учи, чтобы не пришлось ездить, как черные — с купленными правами, устраивая аварии на дорогах.

Что ж, добрый совет.

— Обязательно!

Я так хочу, чтобы Учитель меня похвалил. А он одобрительно хлопает меня по плечу и как-то задумчиво произносит:

— Был у меня в роте паренек, похожий на тебя.

— А почему был? — Про себя думаю о том, как же я мало знаю об Учителе. Он, оказывается, ротным был!

— Убили его во время второй чеченской, боевики застрелили. Он такой же рыжий был, как ты. И точно так же без отца рос. Не уберег я его…

— Так вы воевали?

— Было дело… — Он снова смолкает, но с каким-то значением.

«Было дело»… И все? Неужели он так ничего не расскажет? Я вжимаюсь в сиденье от обиды, но игру в молчанку мне сейчас не выдержать.

— А где вы воевали? В Чечне?

Он покосился на меня, покачал головой:

— Ну, вылитый Димка. Хочешь послушать, как я воевал?! — И не дождавшись моего ответа, начинает: — Я на Кавказ попал в самом начале первой чеченской войны. Что там тогда творилось, как наших русских гнали, убивали — рассказывать не буду. Небось, слышал сам, не маленький. А вот какая неразбериха царила в армии, этого никто, кроме нас, воевавших там, не знает. А творилось там такое, что за один вечер не расскажешь. Короче, единого командования нет, беспредел полный: войска, милиция, ФСБ, каждый действует на свой страх и риск. То и дело слышишь: опять наши своих же огнем накрыли. За такой бардак раньше расстреливали. А у нас генералы удостоились президентской похвалы, чинов и наград. Так-то…

— А как же командиры, куда они смотрели? — продолжаю допытываться я.

— Ты тогда под стол лазил, откуда тебе знать, что в ту пору не только в Чечне, во всей России командиров не было. Страна без хозяина жила. Оружия нет, еды нет, ее надо было самим добывать, боевики лютуют, на каждом шагу мины-ловушки. Сколько ребят полегло из-за этой неразберихи…

Лоб Учителя прорезала морщинка и он опять замолк. А дальше я услышал рассказ, который изменил судьбу очень многих.

— В один из дней пришел приказ наступать. Наша рота окружила дом на окраине села, на их языке — аула, где засели боевики. Димке, самому младшему в роте, я строго наказал, чтоб не высовывался раньше времени. Бой за аул шел всю ночь и только на рассвете мы ворвались в особняк, где окопались боевики. А там, кроме баб и черномазых пацанов, никого не осталось. Мы и не заметили, как внизу в одной из комнат завязалась драка: девка-чеченка, как дикая кошка вцепилась зубами одному из бойцов в шею, да так, что он в миг собственной кровью стал захлебываться. Димка кинулся на помощь. И тут, откуда не возьмись гаденыш с ножом возник. Мы потом выяснили, что брат ее. И сходу Диме в спину всадил нож по самую рукоятку…

Рыжий все маму звал, а потом затих. Я даже ему глаза закрыть сразу не смог, он на меня так жалобно смотрел, как будто просил не делать этого. Никогда мне не забыть этого Димкиного взгляда. А нас спецназовцев помнить в том ауле будут долго: после того боя ни одного мужика в живых не осталось. На войне как на войне…

Учитель молчит. Молчу, не зная, что сказать и я. Хорошо Учитель тут гладит меня по головке, я и возвращаюсь с кавказских гор в салон «семерки», несущейся по вечерней Москве.

— Такая вот история. Дня не бывает, чтобы о Димке не вспомнил. Ты на него шибко похож, потому я на тебя особые надежды возлагаю. Ты уж смотри, не подведи. У меня ведь своей семьи нет, я в вас, пацанах, своих сыновей вижу; всегда знал, что у военного человека не должно быть семьи. Не дай Бог кому-то без родителей расти, уж я-то знаю. Вот и не женился, — впервые Учитель говорит путано, но я прекрасно понимаю, что он мне пытается объяснить.

Я поднимаю глаза на Учителя и чувствую, что вот-вот они станут мокрыми. Подавив комок в горле, тихо говорю:

— Я вас никогда не подведу, Учитель, правда. А когда время придет — насмерть за Россию буду стоять!

— Верю, с первого дня, как увидел тебя, сразу понял — Димка вернулся. Только на этот раз я тебя черным не отдам, — и он хлопает меня по плечу.

Впервые в жизни я чувствую, что нахожусь под защитой большого сильного человека. Родного, как отец. А может и больше, чем отец, потому что он пришел в мою жизнь, заполнил ее чем-то важным, нужным, придал ей высокий смысл, без чего существование мое лишается своего значения. И значение состоит в осознании того, что я, как и Учитель, наш клуб, все мы и есть то, что называется Россией. И она, родина, может оставаться великой во веки веков — только в том случае, если каждый из нас готов умереть за нее, как Димка. Честь России и ее детей в том, что Россия нужна нам, как и мы России. Так думается мне…

* * *

Дни до субботы пробежали быстро, и тут мамка заявила, что она готова встретиться с Учителем. Оглядев внимательно ее застиранную кофточку и темно-серые джинсы, на которых все-таки видны разводы чернильных пятен, я объявляю, что являться в таком виде в клуб — верх неприличия. Она вздыхает и облачается в костюм, который хранится в шкафу для особо торжественных случаев. Я помню, как мама долго не решалась купить его, все приценивалась, все советовалась со мной брать или нет, и мы, в конце концов, порешили, что ей все-таки нужен какой-нибудь наряд на все праздничные случаи. «И в пир, и в мир», как она выразилась, и добавила, что заодно можно будет похоронить ее в этом костюме. На что ей пришлось выслушать мои заверения о том, что к тому моменту, когда она соберется в путешествие в мир иной, а будет это лет через сто, у нее выбор будет иной — самые лучшие костюмы она начнет носить гораздо раньше. Я это твердо обещаю.

* * *

— Мам, я сначала зайду в клуб, а ты уже потом спустишься, ладно? — Мы уже подошли к «Красному кольцу».

— А… Стесняешься своей мамки… — Она засмеялась и попыталась меня поцеловать, но я успел увернуться и бросился в клуб.

А еще минут через десять Даня проводил маму в кабинет Учителя. Мне же не остается ничего иного, как топать в одиночку домой и дожидаться результатов этого саммита. Главное — чтобы она не разревелась. Ненавижу и себя, и ее в эти минуты, когда она принимается причитать что ее сыночек, ее кровиночка вот-вот собьется с пути, спутается с хулиганами и наркоманами.

На удивление мама появляется довольно-таки спокойной.

— Привет, — ненавижу эти подхалимские нотки у себя в голосе, но поделать с собой ничего не могу.

— Привет, — она отводит взгляд от телевизора и мягко улыбается мне.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом на продавленный диван.

— Что-то интересное? — киваю на телик, по-прежнему избегая встретиться взглядом с ней. Она проводит рукой по моей голове, непроизвольно морщится.

— Не скажу, что в восторге от твоего Михаила, как и от твоей новой прически, но уж лучше заниматься спортом в клубе, чем ошиваться на улице.

— А о чем вы говорили?

— Ни о чем таком, что тебе было бы интересно, — она отводит взгляд, как будто чего-то смущаясь.